|
|
|
|
11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 У автора есть несколько писем от младшей дочери Бехтерева, она сейчас живет в Сан-Франциско и охотно откликнулась на просьбу ответить на вопросы и что-либо попутно вспомнить. Среди прочего она припомнила, как отец, живя на своей даче в Финляндии, не прекращал работать ни на минуту. Однако понимая необходимость моциона, ходил часами по дорожкам дачного полулеска-полупарка, вычитывая на ходу гранки очередных статей. А за ним преданной вереницей шли неторопливо и важно, не отвлекаясь на соблазн поноситься по травке и поиграть, двенадцать дворовых собак разных пород, характера и размера, Чувствуя в нем хозяина, они обожали его, и когда он останавливался на секунду, чтобы сделать нужную поправку, торжественно застывала вся разношерстная компания. Они трусили за ним, чуть приспустив морды, а на остановке поднимали их и бдительно смотрели на него. Зрелище это всегда было театром для домашних. На столетнем его памяти юбилейном заседании один профессор рассказывал, как ему, тогда еще мальчишке-врачу, Бехтерев позвонил вдруг в три часа ночи, чтобы срочно поделиться мыслями о завтрашней предстоящей работе. 'Попробовал бы я так вот позвонить ночью своему нынешнему палатному ординатору', - закончил профессор под сочувственный понимающий смех коллег. Истории подобного рода - не только благодатный и приятный отдых посреди авторского тщания передать величие научных трудов героя. Нет, у них еще есть чрезвычайно важное назначение: по возможности очеловечить плоский хрестоматийный образ, писанный юбилейно-некрологическим суриком. Ибо любые человеческие черты, просто названные или описанные с помощью поступка, все равно не оживят в нашем неблагодарном жанре строгий иконописный лик, годящийся для киота, а для чисто человечески понимания и расположения непригодный, как нни распинайся автор. Даже более того: чем больше превосходных черт его и деяний я приведу, тем отключенней и дальше окажется он от реального облика. Изыскивать же что-нибудь принижающе-очеловечивающее - страстиижки некрупные, неблаговидные наклонности или черты характера со слабинкой - дело тоже малообещаюпцее, затасканное и скучное. Я вижу Бехтерева высокой и цельной личностью, очень сильным и выносливым человеком, огромного таланта и увлеченности. Мне подскажут: непомерного был тщеславия и честолюбия. Но я на это отвечу вот что: во-первых, вполне померного ввиду его трудособности, таланта и успехов, во-вторых, тщеславие неотрывно от естественной жажды каждого состояться, воплотить свои потенции и способности, чаще всего оно - одна из пружин настойчивости и упорсва, и нельзя при этом чью-то тонкую мысль не вспомнить, что скромность украшает только скромные дарования. Но еще и третье есть. В-третьих, по масштабам сделанного им - будь он поистине тщеславен и честолюбив - имели бы мы удовольствие уж по крайне читать о нем толстенные юбилейные сборники. А в двух такого рода сборниках, к двум его юбилеям выпущенных, в самом начале только куцые статьи о нем, а дальше все по делу, о деле, для дела. А один свой юбилей он и вовсе отказался праздновать. Дел было много, невпроворот. А чествовать было кому: почти все кафедры неврологии и психиатрии по всей стране, за исключением Москвы да еще нескольких городов небольших, занимали профессора чисто бехтеревской_ выучки, из-под его руки вышедшие. Их десятки, одних шрофессоров, составивших себе в науке имя и славу, оставивших собственные и неслабые порой следы. В старинном присловье, говоримом в похвалу человеку, невредимо и сохранно прошедшему 'огонь, воду, медные трубы и чертовы зубы', самая трудная Часть - третья. Испытание славой и успехами редко переносится бесследно. И многих, до обидного многих слава изменяла неузнаваемо. Очень твердой должна быть личность - не твердой даже, здесь другое какое-то уместно слово, и не знаю даже, есть ли оно одно. Тут и врожденное достоинство необходимо, и заведомая в себе уверенность, и умение в руках себя держать, и способность поглядеть на себя со стороны, и та высокая широта кругозора, что позволяет видеть скромность достигнутого на самом деле. И еще много чего всякого, что дано совсем не каждому и не любому воспитанием дается, а уж к способностям и вообще, кажется, касательства не имеет. Слава пришла к Бехтереву рано. Знали его все и всюду, всяких слов при встречах не жалели, оборачивались вслед, писали письма, упоминали ученики благодарственно в сотнях специальных статей. А он, к этой славе возносящей вполне осознанно и спокойно относясь, оставался самим собой настолько, что порой это казалось нарочитым и несколько неправдоподобным, неумело искусственным что ли. В двадцатых годах бегал (шестидесяти пяти лет от роду) наперегонки с любым попутчиком, если паровой трамвай, от института в город ходивший, был виден и собирался отойти. И еще можно всякого привести: как доступен был любому в любое время, как замашки сохранил студенческие той поры, когда каждый - 'брат', как - что особенно настоящую высокую простоту подчеркивает - спокойно и резко обрывал все попытки фамильярности или вмешательства в свои дела, проистекавшие от обманчивой иллюзии, что приветливость и расположенность - от слабинки, в которую не грех ногой посунуться. Не могу отказаться от одной забавной детали, сообщенной мне профессором Ярмоленко, сотрудницей Бехтерева в течение последних его лет. В дни зарплаты, сказала она, за Бехтеревым очень часто бегала девочка из бухгалтерии, умоляя выбрать время и зайти погасить долг, потому что день отчетный. Он обычно за время между двумя зарплатами все, что ему причиталось, раздавал просившим по записочкам в бухгалтерию с просьбой числить за ним. Это могли быть деньги на прибор, который срочно был нужен, а институт не покупал, или на летний отдых, или не хватило дожить, или срочный расход на что-нибудь - причины были самые разные. Ловили в коридоре шефа, шеф невнимательно выслушивал, и случаев отказа не было. Когда сумма, выданная по таким запискам, чуть превышала то, что директору причиталось, бухгалтер переставал платить, и - вот чудо - число просителей сразу уменьшалось. Но к чему автор завел о славе? Может быть, Бехтерев ее не замечал? О, замечал прекрасно и широчайшим образом пользовался ей. Пользовался он ей как рычагом во всех местах, где что-то нужно было и можно было подтолкнуть для дела. Выражаясь языком сегодняшним, был он фантастически 'пробивной мужик'. Поговаривали даже о гипнотических его ухищрениях, ибо ничем иначе тот подвиг организации и устройства, который совершил он в начале века, было бы совершенно немыслимо объяснить: любой ведь почин исчезал, как вода в песке, в столах чиновников и столоначальников. Бехтеревский почин был грандиозным, но без участия самого Бехтерева не дождалась бы до успеха чисто учредительная часть его затеи. В самое предгрозовое время революции пятого года скончался вдруг немолодой уже начальник Военно-медицинской академии. Все последние дни он неотрывно и печально смотрел из окна своей директорской квартиры на шумные митингующие толпы. И осталась академия без начальника в дни, когда позарез нужна была твердая рука, голова ясная и умение выбрать курс, наиболее безопасный для прославленного учебного заведения, захлестнутого небывалой бурей. И выпало возглавлять академию - по голосованию совета профессоров - Бехтереву. Он эту трудную честь принял, ни минуты не колеблясь. И выполнил свою миссию с таким блеском, что позднее, как стихли главные раскаты волнений и снова началась учебная жизнь, специально собравшийся опять совет профессоров выразил ему особую признательность. 'За то, что в самое тяжелое время он принял на себя управление академией, и своим тактом и энергией оградил академию от могущих быть весьма тяжелых последствий как для учащихся, так и для самой академии'. Руководствуясь не уставом и не инструкцией, а собственной интуицией и умом, он то добивался снятия казачьих разъездов на прилегающих улицах, то ухитрялся успокоить гигантскую студенческую толпу, требующую чего-то для нее самой мало определенного, то наотрез отказывался читать лекцию слушателям, явившимся на нее вопреки объявленной общей забастовке. И ежедневно бывал в студенческих общежитиях, постоянно, таким образом, находясь полностью и досконально в курсе дел и течения событий. И по организованному им ходатайству удалось принять обратно в академию студентов, ранее отчисленных из нее за политические проступки. Тут, забегая вперед немного, просто необходимо упомянуть, что и впоследствии подпись его значилась первой или одной из первых под самыми различными ходатайствами, коллективными просьбами и письмами, направленность которых всегда была едина и определенна. Вот, к примеру, подписанное им постановление совета профессоров Женского медицинского института, где он уже давно преподавал: 'Совет не может и не имеет нравственного права препятствовать митингам в стенах института. Митинги являются назревшею потребностью населения... Подавление митингов вооруженною силою Совет считает преступным. Вместе с тем Совет высказывает свое твердое убеждение, что единственным средством умиротворения страны и тем самым высшей школы является немедленное признание основных прав гражданина при условии неприкосновенности личности и жилища и созыва закондательного собрания народных представителей, избранных на основе всеобщего избирательного права'. Или вот еще - только из тех бумаг, копии которых сохранились в бехтеревском архиве. Два студента, состоявшие в какой-то боевой организации, собирались с оружием в руках похитить деньги для нужд этой организации, но были задержаны на месте еще только намечавшегося покушения. Их предали суду по статье, чреватой смертной казнью. В академии немедленно возникла специальная комиссия профессоров, во главе которой снова Бехтерев. Последовало убедительное ходатайство от имени профессоров академии. Вот его основная часть: '...Принимая во внимание: 1) что в данном случае дело идет о лицах молодого возраста, болезненно восприимчивого по обстоятельствам настоящего тяжелого времени ко всем вообще крайним политическим учениям; 2) что по отзывам инспекции оба студента в бытность их студентами в академии ни в чем предосудительном в делах академии замечены не были; и 3) что оба они по своему возрасту не представляют еще собою вполне сложившиеся личности, могущие критически и с полной обдуманностью руководить свопмк действиями и поступками, конференция академии ходатайствует о принятии мер к тому, чтобы обвиняемые не подверглись каре, превышающей меру содеянного им, и по возможности - смягчения их участи...' И студенты эти были спасены. Можно привести еще другие примеры, но и этих двух вполне, мне кажется, достаточно для прояснения общественного лица Бехтерева в те далеко непростые годы. Но вернемся к девятьсот пятому. Возглавлять академию, в которой возобновились занятия, оставаться и далее ее начальником предложено было академику Бехтереву, столь прекрасно проявившему себя. На этом настаивали коллеги всех чинов и рангов, этого требовали и просили студенты, с этим готовно соглашался сам военный министр. Венец и мыслимый предел карьеры - начальствование одким из лучших в стране высшим учебным заведением. Какой истинный честолюбец колебался бы хоть одну минуту? Бехтерев отказывается без раздумий и наотрез. Но почему, Владимир Михайлович? Вы говорите, что не с руки вам разливанный поток всяческих административно-чиновничьих дел, но ведь только что вы блестяще и легко справлялись с ними. Вы говорите, что планы у вас иные, но что может быть грандиознее таких вот притом сразу реализующихся планов? Нет, у него - иные. Тогда о них знали только близкие, очень доверенные ученики. Спустя два года о них узнали все. Бехтерев оставался верен мечте - идее, некогда насквозь и на всю жизнь, оказывается, пронзившей и поглотившей его. Мечте о цельном познании человека.
11 12 13 14 15 16 17 18 19 20 21 |
|
|
Designe of page |