|
|
|
Меж чахлых, скудных и босых, сухих и сирых есть судьбы сочные, как сыр, - в слезах и дырах. Пролетарий умственного дела, тупо я сижу с карандашом, а полузадохшееся тело мысленно гуляет нагишом. Маленький, но свой житейский опыт мне милей ума с недавних пор, потому что поротая жопа - самый замечательный прибор. В нас что ни год - увы, старик, увы, темнее и тесней ума палата, и волосы уходят с головы, как крысы с обреченного фрегата. Я жизнь свою организую, как врач болезнь стерилизует, с порога на хуй адресую всех, кто меня организует. Увижу бабу, дрогнет сердце, но хладнокровен, словно сплю; я стал буквальным страстотерпцем, поскольку страстный, но терплю. Душа отпылала, погасла, состарилась, влезла в халат, но ей, как и прежде, неясно, что делать и кто виноват. Жизнь, как вода, в песок течет, последний близок путь почета, осталось лет наперечет и баб нетронутых - без счета. Служа, я жил бы много хуже, чем сочинит любой фантаст, я совместим душой со службой, как с лесбиянкой - педераст. Окудею день за днем. Слабеет пламень; тускнеет и сужается окно; с души сползает в печень грузный камень, и в уксус превращается вино. Теперь я стар - к чему стенания?! Хожу к несведущим врачам и обо мне воспоминания жене диктую по ночам. Чего ж теперь? Курить я бросил, здоровье пить не позволяет, и вдоль души глухая осень, как блядь на пенсии, гуляет. В шумных рощах российской словесности, где поток посетителей густ, хорошо затеряться в безвестности, чтоб туристы не срали под куст. Что может ярко утешительным нам послужить под старость лет? Наверно, гордость, что в слабительном совсем нужды пока что нет. Я кошусь на жизнь веселым глазом, радуюсь всему и от всего; годы увеличили мой разум, но весьма ослабили его. Как я пишу легко и мудро! Как сочен звук у строк тугих! Какая жалость, что наутро я перечитываю их! Вчера я бежал запломбировать зуб, и смех меня брал на бегу: всю жизнь я таскаю мой будущий труп и рьяно его берегу. Не жаворонок я и не сова, и жалок в этом смысле жребий мой, с утра забита чушью голова, а к вечеру набита ерундой. Я не люблю зеркал - я сыт по горло зрелищем их порчи: какой-то мятый сукин сын из них мне рожи гнусно корчит. Святой непогрешимостью светясь от пяток до лысеющей макушки, от возраста в невинность возвратясь, становятся ханжами потаскушки. Мюих друзей ласкают Музы, менять лежанку их не тянет, они солидны, как арбузы: растет живот и кончик вянет. Стало тише мое жилье, стало меньше напитка в чаше, это годы берут свое, а у нас отнимают наше. Увы, я слаб весьма по этой части, в душе есть уязвимый уголок: я так люблю хвалу, что был бы счастлив при случае прочесть мой некролог. Умру за рубежом или в отчизне, с диагнозом не справятся врачи; я умер от злокачественной жизни, какую с наслаждением влачил. В последний путь немногое несут: тюрьму души, вознесшейся высоко, желаний и надежд пустой сосуд, посуду из-под жизненного сока. |
|
|
Designe of page |