ПЕРВЫЙ ИЕРУСАЛИМСКИЙ ДНЕВНИК |
|
|
Как пробка из шампанского - со свистом я вылетел в иное бытие, с упрямостью храня в пути тернистом шампанское дыхание свое. Я тем, что жив и пью вино, свою победу торжествую: я мыслил, следователь, но - я существую. 3а то и люблю я напитки густые, что с гибельной вечностью в споре набитые словом бутылки пустые кидаю в житейское море. Всегда у мысли есть ценитель, я всюду слышу много лет: вы выдающийся мыслитель, но в нашей кассе денег нет. Решать я даже в детстве не мечтал задачи из житейского задачника, я книги с упоением читал, готовясь для карьеры неудачника. Я в сортир когда иду среди ночи, то плетется мой Пегас по пятам, ибо дух, который веет, где хочет, посещает меня именно там. Видно только с горних высей, видно только с облаков: даже в мире мудрых мыслей бродит уйма мудаков. Очень много во мне плебейства, я ругаюсь нехорошо, и меня не зовут в семейства, куда сам бы я хер пошел. Ум так же упростить себя бессилен, как воля перед фатумом слаба, чем больше в голове у нас извилин, тем более извилиста судьба. Моей судьбы кривая линия была крута, но и тогда я не кидался в грех уныния и блуд постылого труда. Живу привольно и кудряво, поскольку резво и упрямо хожу налево и направо везде, где умный ходит прямо. Именно поэты и шуты в рубище цветастом и убогом - те слоны, атланты и киты, что планету держат перед Богом. Много всякого на белом видя свете в жизни разных городов и деревень, ничего на белом свете я не встретил хитроумней и настойчивей, чем лень. Как ни богато естество, играющее в нас, необходимо мастерство, гранящее алмаз. На вялом и снулом проснувшемся рынке, где чисто, и пусто, и цвета игра, душа моя бьется в немом поединке с угрюмым желанием выпить с утра. Живу, куря дурное зелье, держа бутыль во тьме серванта, сменив российское безделье на лень беспечного Леванта. Нисколько сам не мысля в высшем смысле, слежу я сквозь умильную слезу, как сутками высиживают мысли мыслители, широкие в тазу. Когда я спешу, суечусь и сную, то словно живу на вокзале и жизнь проживаю совсем не свою, а чью-то, что мне навязали. Я проделал по жизни немало дорог, на любой соглашался маршрут, но всегда и повсюду, насколько я мог, уклонялся от права на труд. Я, Господи, умом и телом стар; я, Господи, гуляка и бездельник; я, Господи, прощу немного в дар - еще одну субботу в понедельник. Явились мысли - запиши, но прежде - сплюнь слегка слова, что первыми пришли на кончик языка. Доволен я и хлебом, и вином, и тем, что не чрезмерно обветшал, и если хлопочу, то об одном - чтоб жизнь мою никто не улучшал. Я должен признаться, стыдясь и робея, что с римским плебеем я мыслю похоже, что я всей душой понимаю плебея, что хлеба и зрелищ мне хочется тоже. Мне власть нужна, как рыбе - серьги, в делах успех, как зайцу - речь, я слишком беден, чтобы деньги любить, лелеять и беречь. В толпе не теснюсь я вперед, ютясь молчаливо и с краю: я искренне верю в народ, но слабо ему доверяю. Я живу ожиданьем волнения, что является в душу мою, а следы своего вдохновения с наслажденьем потом продаю. С утра теснятся мелкие заботы, с утра хандра и лень одолевают, а к вечеру готов я для работы, но рядом уже рюмки наливают. Свободой дни мои продля, Господь не снял забот, и я теперь свободен для, но не свободен от. В людской активности кипящей мне часто видится печально упрямство курицы, сидящей на яйцах, тухлых изначально. Мой разум, тусклый и дремучий, с утра трепещет, как струна: вокруг витают мыслей тучи, но не садится ни одна. Вокруг меня все так умны, так образованы научно, и так сидят на них штаны, что мне то тягостно, то скучно. Вся жизнь моя прошла в плену у переменчивого нрава: коня я влево поверну, а сам легко скачу направо, Я жил почти достойно, видит Бог, я в меру был пуглив и в меру смел; а то, что я сказал не все, что мог, то, видит Блок, я больше не сумел. Эа много лет познав себя до точки, сегодня я уверен лишь в одном: когда я капля дегтя в некой бочке - не с медом эта бочка, а с гавном. Я думаю, нежась в постели, что глупо спешить за верстак; заботиться надо о теле, а души бессмертны и так. Гуляка, прощелыга и балбес, к возвышенному был я слеп и глух, друзья мои - глумливый русский бес и ереси еврейской шалый дух. Никого научить не хочу я сухой правоте безразличной, ибо собственный разум точу на хронической глупости личной. Что угодно с неподдельным огнем я отстаиваю в споре крутом, ибо только настояв на своем, понимаю, что стоял не на том. Мне с самим собой любую встречу стало тяжело переносить: в зеркале себя едва замечу - хочется автограф попросить. Ни мыслей нет, ни сил, ни денег. И ночь, и с куревом беда. А после смерти душу денет Господь неведомо куда. |
|
|
Designe of page |