ПЕРВЫЙ ИЕРУСАЛИМСКИЙ ДНЕВНИК |
|
|
Состариваясь в крови студенистой, Система наших крестиков и ноликов доводит гормональных оптимистов до геморроидальных меланхоликов. Кэгда во рту десятки пломб - ужели вы не замечали, как уменьшается апломб и прибавляются печали? Душой и телом охладев, я погасил мою жаровню; еще смотрю на нежных дев, а для чего - уже не помню. Возвратом нежности маня, не искушай меня без нужды; все, что осталось от меня, годится максимум для дружбы. Покуда мне блаженство по плечу, пока из этой жизни не исчезну - с восторгом ощущая, что лечу, я падаю в финансовую бездну. Стократ блажен, кому дано избегнуть осени, в которой бормочет старое гавно, что было фауной и флорой. Летят года, остатки сладки, и грех печалиться. Как жизнь твоя? Она в порядке, она кончается. Сделать зубы мечтал я давно - обаяние сразу удвоя, я ковбоя сыграл бы в кино, а возможно - и лошадь ковбоя. Глупо жгли мы дух и тело раньше времени дотла; если б молодость умела, то и старость бы могла. Ослабеет жизненный азар, ужалось время, и похоже, что десять лет тому назад я на пятнадцать был моложе. Наступила в судьбе моей фаза упрощения жизненной драмы: я у дамы боюсь не отказа, а боюсь я согласия дамы. Так быстро проносилось бытие, так шустро я гулял и ликовал, что будущее светлое свое однажды незаметно миновал. Мне жалко иногда, что время вспять не движется над замершим пространством; я прежние все глупости опять проделал бы с осознанным упрямством. Я беден - это глупо и обидно, по возрасту богатым быть пора, но с возрастом сбывается, как видно, напутствие "ни пуха. ни пера". У старости душа настороже; еще я в силах жить и в силах петь, еще всего хочу я, но уже - слабее, чем хотелось бы хотеть. Увы, всему на свете есть предел: облез фасад и высохли стропила; в автобусе на девку поглядел, она мне молча место уступила. Не надо ждать ни правды, ни морали от лысых и седых историй пьяных, какие незабудки мы срывали на тех незабываемых полянах. Все-все-все, что здоровью противно, делал я под небесным покровом; но теперь я лечусь так активно, что умру совершенно здоровым. Наш путь извилист, но не вечен, в конце у всех - один вокзал; иных уж нет, а тех долечим, как доктор доктору сказал. Я жил распахнуто и бурно, и пусть Господь меня осудит, но на плите могильной урна - пускай бутыль по форме будет. |
|
|
Designe of page |