ТРЕТИЙ ИЕРУСАЛИМСКИЙ ДНЕВНИК |
|
|
Я лодырь, лентяй и растяпа, но в миг, если нужен я вдруг - на мне треугольная шляпа и серый походный сюртук. Наш век имел нас так прекрасно, что мы весь мир судьбой пленяли, а мы стонали сладострастно и позу изредка меняли. По счастью, все, что омерзительно и душу гневом бередит, не существует в мире длительно, а мерзость новую родит. Вовек я власти не являл ни дружбы, ни вражды, а если я хвостом вилял - то заметал следы. Сейчас полны гордыни те, кто, ловко выбрав час и место, в российской затхлой духоте однажды пукнул в знак протеста. Вор хает вора возмущенно, глухого учит жить немой, галдят слепые восхищенно, как ловко бегает хромой. Кто ярой ненавистью пышет, о людях судя зло и резко - пусть аккуратно очень дышит, поскольку злоба пахнет мерзко. Нас много лет употребляли, а мы, по слабости и мелкости, послушно гнулись, но страдали от комплекса неполноцелкости. В нас никакой избыток знаний, покров очков-носков-перчаток не скроет легкий обезьяний в лице и мыслях отпечаток. Все доступные семечки лузгая, равнодушна, глуха и слепа, в парках жизни под легкую музыку одинокая бродит толпа. Владеть гавном - не сложный труд и не высокая отрада: гавно лишь давят или мнут, а сталь - и жечь и резать надо. Еще вчера сей мелкий клоп был насекомым, кровь сосущим, а ныне - видный филантроп и помогает неимущим. Бес маячит рядом тенью тощей, если видит умного мужчину: умного мужчину много проще даром соблазнить на бесовщину. Загадочно в России бродят дрожжи, все связи стали хрупки или ржавы, а те, кто жаждет взять бразды и вожжи, страдают недержанием державы. По дряхлости скончался своевременно режим, из жизни сделавший надгробие; российская толпа теперь беременна мечтой родить себе его подобие. В раскаленной скрытой давке увлекаясь жизни пиром, лестно маленькой пиявке слыть и выглядеть вампиром. Видимо, в силу породы, ибо всегда не со зла курица русской свободы тухлые яйца несла. От ветра хлынувшей свободы, хотя колюч он и неласков, томит соблазн пасти народы всех пастухов и всех подпасков. По воле здравого рассудка кто дал себя употреблять - гораздо чаще проститутка, чем нерасчетливая блядь. Россия ко всему, что в ней содеется, и в будущем беспечно отнесется; так дева, забеременев, надеется, что все само собою рассосется. Вокруг березовых осин чертя узор хором воздушных, всегда сколотит сукин сын союз слепых и простодушных. Живу я, свободы ревнитель, весь век искушая свой фарт; боюсь я, мой ангел-хранитель однажды получит инфаркт. Российская жива идея-фикс, явились только новые в ней ноты, поскольку дух России, темный сфинкс, с загадок перешел на анекдоты. Выплескивая песни, звуки, вздохи, затворники, певцы и трубачи - такие же участники эпохи, как судьи, прокуроры, палачи. Российской власти цвет и знать так на свободе воскипели, что стали с пылом продавать все, что евреи не успели. Этот трактор в обличье мужчины тоже носит в себе благодать; человек совершенней машины, ибо сам себя может продать. Кго сладко делает кулич, принадлежит к особой касте, и все умельцы брить и стричь легко стригут при всякой власти. Конечно, это горько и обидно, однако долгой жизни под конец мне стало совершенно очевидно, что люди происходят от овец. Смотреть на мир наш объективно, как бы из дальней горной рощи - хотя не менее противно, но безболезненней и проще. Надеюсь, я коллег не раню, сказав о нашей безнадежности, поскольку Пушкин слушал няню, а мы - подонков разной сложности. Наш век настолько прихотливо свернул обычный ход истории, что, очевидно, музу Клио потрахал бес фантасмагории. Возложить о России заботу всей России на Бога охота, чтоб оставить на Бога работу из болота тащить бегемота. Все споры вспыхнули опять и вновь текут, кипя напрасно; умом Россию не понять, а чем понять - опять не ясно. Наших будней мелкие мытарства, прихоти и крахи своеволия - горше, чем печали государства, а цивилизации - тем более. Хоть очень разны наши страсти, но сильно схожи ожидания, и вождь того же ждет от власти, что ждет любовник от свидания. Когда кипят разбой и блядство и бьются грязные с нечистыми, я грустно думаю про братство, воспетое идеалистами. Опасностей, пожаров и буранов забыть уже не может ветеран; любимая услада ветеранов - чесание давно заживших ран. История бросками и рывками эпохи вытрясает с потрохами, и то, что затевало жить веками, внезапно порастает лопухами. Есть в речах политиков унылых много и воды и аргументов, только я никак понять не в силах, чем кастраты лучше импотентов. Всюду запах алчности неистов, мечемся, на гонку век ухлопав; о, как я люблю идеалистов, олухов, растяп и остолопов! За раздор со временем лихим и за годы в лагере на нарах долго сохраняется сухим порох в наших перечницах старых. Эпоха нас то злит, то восхищает, кипучи наши ярость и экстаз, и все это бесстрастно поглощает истории холодный унитаз. Мы сделали изрядно много, пока по жизни колбасились, чтобы и в будущем до Бога мольбы и стоны доносились. России вновь дают кредит, поскольку все течет, а кто немножко был убит - они уже не в счет. Густы в России перемены, но чуда нет еще покуда; растут у многих партий члены, а с головами очень худо. Русское грядущее прекрасно, путь России тяжек, но высок; мы в гавне варились не напрасно, жалко, что впитали этот сок. |
|
|
Designe of page |