|
|
|
Уходит засидевшаяся гостья, а я держу пальто ей и киваю; у старости простые удовольствия, теперь я дам хотя бы одеваю. В толпе замшелых старичков уже по жизни я хромаю, еще я вижу без очков, но в них я лучше понимаю. Что в зеркале? Колтун волос, узоры тягот и томлений, две щелки глаз и вислый нос с чертами многих ущемлений. Вот я получил еще одну весть, насколько время неотступно, хоть увидеть эту седину только для подруг моих доступно. Мне гомон, гогот и галдеж - уже докучное соседство, поскольку это молодежь или впадающие в детство. А в кино когда ебутся - хоть и понарошке, - на душе моей скребутся мартовские кошки. Поездил я по разным странам, печаль моя, как мир, стара: какой подлец везде над краном повесил зеркало с утра? Я в фольклоре нашел вранье: нам пословицы нагло врут, будто годы берут свое... Это наше они берут! Увы, но облик мой и вид при всей игре воображения уже не воодушевит девицу пылкого сложения. Уже куда пойти - большой вопрос, порядок наводить могу часами, с годами я привычками оброс, как бабушка - курчавыми усами. Мои слабеющие руки с тоской в суставах ревматических теперь расстегивают брюки без даже мыслей романтических. Даже в час, когда меркнут глаза перед тем, как укроемся глиной, лебединая песня козла остается такой же козлиной. Вокруг лысеющих седин пространство жизни стало уже, а если лучше мы едим, то перевариваем - хуже. Зачем вам, мадам, так сурово страдать на диете ученой? Не будет худая корова смотреться газелью точеной. Но кто осудит старика, если спеша на сцену в зал, я вместо шейного платка чулок соседки повязал? Не любят грустных и седых одни лишь дуры и бездарности, а мы ведь лучше молодых - у нас есть чувство благодарности. Еще наш закатный азарт не погас, еще мы не сдались годам, и глупо, что женщины смотрят на нас разумней, чем хочется нам. Дряхлеет мой дружеский круг, любовных не слышится арий, а пышный розарий подруг - уже не цветник, а гербарий. Ничто уже не стоит наших слез, уже нас держит ангел на аркане, а близости сердец апофеоз - две челюсти всю ночь в одном стакане. Нас маразм не обращает в идиотов, а в склерозе много радости для духа: каждый вечер - куча новых анекдотов, каждой ночью - незнакомая старуха. Когда нас повезут на катафалке, незримые слезинки оботрут ромашки, хризантемы и фиалки и грустно свой продолжат нежный труд. Весь век я был занят заботой о плоти, а дух только что запоздало проснулся, и я ощущаю себя на излете - как пуля, которой Господь промахнулся. |
|
|
Designe of page |