|
|
|
Видя старческую прыть, бабы разбегаются, дед их дивно мог покрыть, а они пугаются. Время хворей и седин - очень тяжкая проверка утлых банок от сардин, серых гильз от фейерверка. Это враки, что выдохся я, сочинялись бы книжка за книжкой, но состарилась Муза моя и стихи мне диктует с одышкой. Хоть пыл мой возрастом уменьшен, но я без понта и без фальши смотрю на встречных юных женщин глазами теми же, что раньше. Сейчас, когда уже я старожил, я верен обывательским пределам - не то чтобы я жизнью дорожил, но как-то к ней привык душой и телом. Хотя проходит небольшой отрезок нашей биографии, хоть мы такие же душой - нас жутко старят фотографии. Когда мы начинаем остывать и жизнь уже почти что утекла, мы ценим нашу ветхую кровать как средство сохранения тепла. Дряхлый турист повсеместно льётся густыми лавинами: старым развалинам лестно встретиться взглядом с руинами. Старушке снятся дни погожие из текших много лет назад, когда кидались все прохожие проситься к ней в нескучный сад. Творец расчислил наперёд любое наше прекословье: вторая молодость берёт у нас последнее здоровье. Я вязну в тоскливых повторах, как будто плывут миражи; встречаются сутки, в которых уже точно так же я жил. От чего так устал? Ведь не камни таскал. А подвыпив, ещё порываюсь я петь; но всё время тоска, и повсюду тоска - помоги мне, Господь, эту жизнь дотерпеть. Если ближе присмотреться, в самом хилом старикашке упоённо бьётся сердце и шевелятся замашки. Вместе со всеми впадая в балдёж и на любые готовы падения, вертятся всюду, где есть молодёжь, дедушки лёгкого поведения. Наше время ступает, ползёт и идёт по утратам, потерям, пропажам, в молодые годится любой идиот, а для старости - нужен со стажем. Да, молодые соловьи, моё былое - в сером пепле, зато все слабости мои набрали силу и окрепли. Уже не позавидует никто былой моей загульной бесноватости, но я обрёл на старости зато все признаки святого, кроме святости. Не манят ни слава, ни власть, с любовью - глухой перекур, осталась последняя страсть - охота на жареных кур. Негоже до срока свечу задувать, нам это веками твердят, однако тому, чьё пространство - кровать, нет лучше лекарства, чем яд. Я не только снаружи облез, я уже и душевно такой, моего сластолюбия бес обленился и ценит покой. Судьба ведёт нас и волочит на страх и риск, в огонь и в воду, даруя ближе к вечной ночи уже ненужную свободу. Душа поёт, хотя не птица, и стать легка не по годам, и глаз, как странствующий рыцарь, прекрасных сыскивает дам. Горизонт застилается тучами, время явно уже на излёте, ибо стали печально докучливы все волнения духа и плоти. Провалился житейский балет или лысина славой покрыта - всё равно мы на старости лет у разбитого дремлем корыта. Стал верить я глухой молве, что, выйдя в возраст стариковский, мы в печени и в голове скопляем камень философский. Годы создают вокруг безлюдие, полон день пустотами густыми; старческих любовен скудоблудие - это ещё бегство из пустыни. Ходят цыпочки и лапочки - словно звуки песнопений; половина мне до лампочки, остальные мне до фени. Копчу зачем-то небо синее, меняя слабость на усталость, ежевечернее уныние - на ежеутреннюю вялость. Угрюмо сух и раздражителен, ещё я жгу свою свечу и становиться долгожителем уже боюсь и не хочу. Ещё несёт нас по волнам, ещё сполна живём на свете, но в паруса тугие нам уже вчерашний дует ветер. Не назло грядущим бедам, не вкушая благодать, а ебутся бабка с дедом, чтобы внуков нагадать. Дотла сгоревшее полено, со мной бутыль распив под вечер, гуняво шамкало, что тлена по сути нет, и дух наш вечен. Меня спроси или Его - у нас один ответ: старенье - сумерки всего, что составляло свет. Уже немалые года мой хер со мной отменно дружен, торча во младости всегда, а ныне - только если нужен. Я дряхлостью нисколько не смущён и в частом алкогольном кураже я бегаю за девками ещё, но только очень медленно уже. Вчера с утра кофейной гущей увлекся я, ловя узор, и углядел в судьбе грядущей на склоне лет мужской позор. К любым неприятностям холодно стоек, я силы души берегу про запас; на старости лет огорчаться не стоит: ведь самое худшее ждёт ещё нас. Порой жалеть я стал себя: уже ничей не соблазнитель, нить жизни вяло теребя, ловлю конец не свой, а нити. Вонзается во сне мне в сердце спица, и дико разверзается беда; покой, писал поэт, нам только снится; увы, теперь и снится не всегда. Стынет буквами речка былого, что по веку неслась оголтело, и теперь меня хвалят за слово, как недавно ругали за дело. Для счастья надо очень мало, и рад рубашке старичок, если добавлено крахмала, чтобы стоял воротничок. Ближе к ночи пью горький нектар под неспешные мысли о том, как изрядно сегодня я стар, но моложе, чем буду потом. Мне забавна картина итога на исходе пути моего: и вполне я могу ещё много, и уже не хочу ничего. Мы видные люди в округе, в любой приглашают нас дом, но молоды наши подруги всё с большим и большим трудом. Я вкушаю отдых благодатный, бросил я все хлопоты пустые: возраст у меня ещё закатный, а в умишке - сумерки густые. Принять последнее решение мешают мне родные лица, и к Богу я без приглашения пока стесняюсь появиться. Старюсь я приемлемо вполне, разве только горестная штука: квёлое уныние ко мне стало приходить уже без стука. Судьбе не так уж мы покорны, и ждёт удача всех охочих; в любви все возрасты проворны а пожилые - прытче прочих. Молодое забыв мельтешение, очень тихо живу и умеренно, но у дряхлости есть утешение: я уже не умру преждевременно. Создался облик новых поколений, и я на них смотрю, глуша тревогу; когда меж них родится ихний гений, меня уже не будет, слава Богу. Приблизившись к естественному краю, теряешь наплевательскую спесь и я уже спокойно примеряю себя к существованию не здесь. Слава Творцу, мне такое не снилось, жил я разболтанно, шало и косо, всё, что могло, у меня износилось, но безупречно и после износа. Я огорчён печальной малостью, что ближе к сумеркам видна: ум не приходит к нам со старостью, она приходит к нам одна. Любое знает поколение, как душу старца может пучить неутолимое стремление девицу юную увнучить. Нет сил на юное порхание, и привкус горечи острей, но есть весеннее дыхание в расцвете дряхлости моей. Ещё мы хватки в острых спорах, ещё горит азарт на лицах, ещё изрядно сух наш порох, но вся беда - в пороховницах. Состарясь, мы уже другие, но пыл ничуть не оскудел, и наши помыслы благие теперь куда грешнее дел. Смешно грустить о старости, друзья, в душе не затухает Божья искра; склероз, конечно, вылечить нельзя, но мы о нём забудем очень быстро. Все толкования меняются у снов периода старения, и снится пухлая красавица - к изжоге и от несварения. К очкам привыкла переносица, во рту протезы, как родные, а после пьянки печень просится уйти в поля на выходные. В последней, стариковской ипостаси печаль самолюбиво я таю: на шухере, на стрёме, на атасе - и то уже теперь не постою. Растаяла, меня преобразив, Цепочка улетевших лет и зим, не сильно был я в юности красив, по старости я стал неотразим. Я курю, выпиваю и ем, я и старый - такой же, как был и практически нету проблем даже с этим - но с чем, я забыл. Вот женщина шлёт зеркалу вопрос вот зеркало печальный шлёт ответ, но женщина упрямо пудрит нос и красит увядание в расцвет. Памяти моей истёрлась лента, вся она - то в дырах, то в повторах, а в разгаре важного момента - мрак и зга, хрипение и шорох. Наплывает на жизнь мою лёд. Он по праву и вовремя он. Веет холод. И дни напролёт у меня не звонит телефон. Знает каждый, кто до старости дорос, как похожа наша дряхлость на влюблённость, потому что это вовсе не склероз, а слепая и глухая просветлённость. Моё уже зимнее сердце - грядущее мы ведь не знаем - вполне ещё может согреться чужим зеленеющим маем. И в годы старости плачевной томит нас жажда связи тесной - забытой близости душевной, былой слиянности телесной. Уже в наших шутках и пении - как эхо грядущей нелепости - шуршат и колышутся тенями знамена сдающейся крепости. Что старику надрывно снится, едва ночной сгустился мрак? На ветках мается жар-птица, шепча: ну где же ты, дурак? С того и грустны стариканы, когда им налиты стаканы, что муза ихнего разврата ушла куда-то без возврата. ...Но вынужден жить, потому что обязан я всем, кто со мною душевно завязан. Как пенится музыка в юных солистах! Как дивна игра их на скрипках волнистых! А мы уже в зале, в толпе старичков, Ушла музыкальность из наших смычков. Ощущая свою соприродность с чередой уходящего множества прихожу постепенно в негодность и впадаю в блаженство убожества. Я хотя немало в жизни видел, в душу много раз ронялась искра, всё-таки на Бога я в обиде: время прокрутил Он очень быстро. В тиши укромного жилища я жду конца пути земного, на книжных полках - духа пища, и вдоволь куплено спиртного. Я под раскаты вселенского шума старость лелею мою; раньше в дожди я читал или думал, нынче я сплю или пью. Я часто бываю растерян: хотя уже стал я седым, а столь же в себе не уверен, как был, когда был молодым. Печаль моя - не от ума, всегда он был не слишком ярок, но спит во мне желаний тьма, а сил - совсем уже огарок. От возраста поскольку нет лечения, то стоит посмотреть на преимущества: остыли все порочные влечения, включая умножение имущества. Уже я начал хуже слышать, а видеть хуже - стал давно, потом легко поедет крыша, и тихо кончится кино. Утопая в немом сострадании я на старость когда-то смотрел, а что есть красота в увядании, я заметил, когда постарел. Годы меня знанием напичкали, я в себе глазами постаревшими вижу коробок, набитый спичками - только безнадёжно отсыревшими. Время жизни летит, как лавина, и - загадка, уму непомерная, что вторая её половина безобразно короче, чем первая. Начал я слышать с течением лет - жалко, что миг узнавания редок: это во мне произносит мой дед, это - отец, но возможно, что предок. Забавно мне, что старческие немощи в потёмках увядания глухих изрядно омерзительны и тем ещё, что тянут нас рассказывать о них. Дико мне порой сидеть в гостях, мы не обезумели, но вроде: наши разговоры о смертях будничны, как толки о погоде. В те года, что ещё не устал, я оглядывал женщин ласкательно только нынче, хотя уже стар, а на баб я смотрю вынимательно. Блаженна пора угасания: все мысли расплывчато благостны, и буйственной жизни касания скорее докучны, чем радостны. Едва пожил - уже старик, Создатель не простак, и в заоконном чик-чирик мне слышится тик-так. Текут по воздуху года, легко струясь под каждой крышей, и скоро мы войдём туда, откуда только Данте вышел. Как найти эту веху в пути на заметном закатном сползании, чтоб успеть добровольно уйти, оставаясь в уме и сознании? Лично мне, признаться честно, вместо отдыха в суглинке было б весело и лестно посетить мои поминки. Мы дожили до признания и внуков, до свободы в виде пакостной пародии, и уходим мы с медлительностью звуков кем-то сыгранной и тающей мелодии. По складу нашего сознания - мы из реальности иной, мы допотопные создания, нас по оплошке вывез Ной. Кончается жизни дорога, я много теперь понимаю и знаю достаточно много, но как это вспомнить - не знаю. Друзья, вы не сразу меня хороните хочу посмотреть - и не струшу, как бес-искуситель и ангел-хранитель придут арестовывать душу. Сегодня, выпив кофе поутру, я дивный ощутил в себе покой; забавно: я ведь знаю, что умру, а веры в это нету никакой. Нехитрым совпадением тревожа, мне люстра подмигнула сочинить, что жизнь моя - на лампочку похожа, и в ней перегорит однажды нить. Звезде далёкой шлю привет сквозь темноту вселенской стужи; придя сюда, ответный свет уже меня не обнаружит. Пили водку дед с бабулькой, ближе к ночи дед косел, но однажды он забулькал и уже не пил совсем. |
|
|
Designe of page |