От уважительного "Игорь Миронович", до
панибратского - "Гарик", как угодно, в какой угодно комбинации,
произносится людьми это имя много десятков лет. Его популярность можно
сравнить разве что с популярностью Высоцкого. И это не случайно, потому
что Губерман - наш, народный, каждому близок и каждому понятен. Глупо
думать, что виной тому лишь витиеватый матерок - сколько их, эпатирующих и
разнузданных. Игорь Губерман, как никто умеет видеть жизнь сегодня, и
объяснять ее в примиряющем свете вечных истин.
Дом человека, как глаза
- вбирает в себя душу хозяина. Уютный, обжитой, мирно-интеллигентный дом
Игоря Губермана, с памятными безделушками, и множеством живописи по
стенам, без намека на модерн, где электронные "игрушки", зачастую
приобретаются для оправдания пустоты и скуки. Такой же и сам Игорь
Миронович - домашний, открытый, располагающий.
Корреспондент - Игорь
Губерман - для одних это рифмованная ненормативная лексика забавного
хулигана, для других человек - легенда, для третьих - серьезный литератор,
поэт, писатель. К каким из трех категорий вы себя причисляете?
Игорь
Губерман - Я не к единой, из трех - целиком. Потому что, что там? -
неформальная лексика - есть, хулиганство - есть немножко, слава богу,
хотя, к сожалению, все меньше и меньше, с годами. Серьезный писатель,..
вот чего, пожалуй нет, потому что я - литератор. Я вообще, не люблю слова:
поэт, писатель,.. я - литератор.
Корр. - В своей прозе вы дали точный
образ интеллигента, к сожалению ныне редко встречающийся:
доброжелательность, готовность понять, любопытство к миру. Чего не достает
этому подвиду человека, для того чтобы раз и навсегда оградить себя от
истребления?
И.Г. - Я думаю, что вопрос бессмысленный, потому что, как
только появляется у человека способность оградить себя от истребления, он
перестает быть тем, что вы перечислили.
Корр. - Ваша легкость и
доброжелательность, это проявление внутренней силы много пережившего
человека, или то самое хорошее воспитание?
И.Г. - Пережитое здесь,
совершенно не при чем, потому что я был доброжелательным с детства. Я
думаю: гены, может воспитание,.. а может просто удачно кости
выпали.
Корр. - Когда Вашу демократичность воспринимают, как
доступность и начинают вести себя бесцеремонно, что называется -
вась-вась, вы испытываете стыд за этих людей, или благодаря им рождаются
ваши грустно смешные четверостишья?
И.Г. - К четверостишьям это
никакого не имеет отношения, а когда со мной пытаются себя вести
"вась-вась", то это длится такое непродолжительное время, потому что я это
сразу пресекаю и с такими людьми практически не общаюсь. Не упомню случая,
когда бы себя вели со мной "вась-вась".
Корр. - Известно, что возраст
человека вещь относительная: есть молодые старички и люди пожившие, но
сохранившие в себе способность радоваться и удивляться. Вы можете назвать
ваш возраст?
И.Г. - Это зависит от времени дня. С утра, проснувшись, я
- дряхлый старик. Угрюмый, мрачный, неразговорчивый. Есть замечательные
стихи: "...А старость ходит осторожно, и подозрительно глядит...". Потом
разгуливаюсь, потом зависит на сколько удачный день. Поэтому возраст
бывает очень разный. Если вы мне простите высокое сравнение, то Ахматова
говорила про Пастернака, что ему четыре года. Иногда говорила, что пять. У
меня действительно многие годы было любопытство пятнадцатилетнего
подростка. Оно практически все время меня сопровождало. И такая же
доброжелательность, и такая же щенячья доверчивость, и открытость. Сейчас
это, к сожалению у меня на глазах уходит.
Корр. - Может это
временно?
И.Г. - Может быть. Когда я впаду в детство, это уже скоро
просто по возрасту, - 7 июля мне исполнилось 65 лет - может у меня снова
чего-нибудь появится?
Корр. - Ну, 65 лет для мужчины, все равно, как
для женщины - 32, так что о возрасте больше не говорим. Стало модным, на
вопрос о вере стыдливо уклоняться, что мол, это глубоко личное, словно
разговор идет о результатах анализов. Вас можно спросить об этом?
И.Г.
- Ради Бога, пожалуйста. Вы знаете, я не знаю, кто я. Потому что нас
растили такими вульгарными материалистами, а сейчас в атеизме такие дыры,
что среди них очень заметен Бог. (Недоуменно пожимает плечами). Я не
знаю,.. я никуда не хожу, ни в синагогу, ни в церковь, ни даже в мечеть.
Но мне кажется, что что-то есть, но что? Убей Бог, не знаю. Хотя, если вы
возьмете любой мой сборник стихов, так много о Боге. Играться с этим
словом мне очень приятно и интересно.
Корр. - Вы часто говорите о своей
любви к Израилю. Но, любовь не может быть бесконечным счастьем. Что
является той каплей дегтя в вашем пребывании на исторической
родине?
И.Г.(вскрикивает) - Какая капля? Бочка дегтя, а в ней, как
изумрудинка - любовь, поэтому я так часто говорю о любви. А дегтя
чудовищное количество, да. Вы знаете, что я люблю в Израиле? Я вам сейчас
перечислю, только сначала расскажу забавный эпизод. 7 числа вечером, в
ресторане собралось 35, или 36 друзей и родственников, пили водку. И я
предложил тост за нашу маленькую страну. И поскольку я был еще на ногах,
то я всех обошел, и увидел, что у кучи людей увлажнились глаза. То есть
они точно так же любят Израиль, просто боятся это говорить в слух, да и я
на самом деле боюсь это говорить в слух. Это советская стыдливость,
конечно, потому что у нас же "там" про патриотизм и про любовь к стране
говорили исключительно суки, бляди и говны. Остальные стеснялись, - слово
скомпрометированное. Но я правда Израиль очень люблю, потому что страна
просто уникальная, на мой взгляд. Во первых, потому что она существует
чудом. Потому что при таком количестве мудаков, как у нас в парламенте, в
правительстве и всюду, это поразительно. Во вторых, есть гениальный миф
антисемитов, о том, что все евреи умные - это самое гениальное. Мы же под
ним жили в России. Ведь как еврей, то он или врач, или младший научный
сотрудник, очки, начитанность, такая общая поёбанность во взоре и
повадках, а здесь полным полно жизнерадостных полных идиотов. Я никогда
столько не видел. То есть меня очень радует, что мы оказались обычным
народом, со своим пропорциональным количеством идиотов, подонков, и т.д.
Знаете, вообще, если вы хотите разговаривать всерьез, то нам ведь присуще
поносительство собственного народа. Это настолько уникальное свойство,
оно, во-первых, выражается в диком количестве самоиздевательского юмора,
потому что юмор про евреев, сплошь придумывают сами евреи, поскольку я
много таких людей знаю, и сам к ним отношусь, то я точно знаю, как это
получается.
Корр. - Это только у советских евреев, как вы
думаете?
И.Г. - Здесь немножко не это, здесь вы знаете, настоящие
претензии такие, а то, что это не советское, вот доказательство, смотрите:
была знаменитая книга Отто Вейингера "Пол и характер"... и там большая
глава о нашей автосамоненависти. Знаете, в 30 году такой немец, Теодор
Лессинг написал целую книжку "Еврейская самоненависть". Потом написал
такую книжку Барух Коцвайлер... она называлась "Самоненависть в еврейской
литературе", американы ...статей таких не сосчитать, семинары на эту тему
были, так что до нас в Советском Союзе это не доходило, мы этого не знали.
И вы знаете вот такой вот неприязнью к еврейству, с постоянной болью, что
он еврей, страдал Пастернак. Есть его письмо к Горькому, что если б он не
был евреем, он был бы счастлив, и совершенно по-другому бы писал о России.
Потом, это самообвинение, оно есть в нас с древности. То ли это от через
чур пристального внимания к своему народу, есть другие варианты
психологов, что это от чудовищной нашей пластичности. Мы же перенимаем всю
культуру и психологию тех народов, среди которых живем, и в том числе
отношение к евреям. То ли это подсознательное желание слиться со всем
человечеством и быть, как все?
Корр. - А может наша мощная
энергетика?
И.Г. - Вы знаете, я знаю такое количество вялых, снулых, и
безо всякой энергетики,.. черт его знает. Но, чрезмерная наша активность
невероятна, конечно. И именно поэтому мы так ярко проявляемся на обоих
полюсах добра и зла. В нас очень яркие проявления.
Корр. - Получается,
что народ, действительно интересный, как ни крути?
И.Г. - Да, народ
необыкновенный. И в каком-то смысле, действительно избранный.
Корр. -
Как вам современная Россия?
И.Г. - В современной России сейчас варится
очень смешное, и одновременно вариться замечательное.
Корр. -
Пушкинские даты трижды справлялись с неимоверной помпой: - 37 год, (100
лет со дня смерти) 49 год (150 лет со дня рождения) - разгар сталинских
репрессий, и с не меньшей помпой в период правления Ельцина. (200 лет со
дня рождения) Как, по-вашему, это простое совпадение или парадоксальная
закономерность?
И.Г. - Я думаю, что нет. Хорошо, что вы это заметили.
Вы знаете, в 37 отмечалось все, что можно было отметить, причем, обратите
внимание, что в гигантский праздник превратился день убийства. Ведь это
было 100 лет со дня убийства Пушкина. Кто-то из поэтов, я сейчас не помню.
Может даже Шкловский, нет, Шкловский бы испугался, кто-то много позднее
сказал, что шум этого праздника, как шум остальных: челюскинцы, перелеты
беспосадочные, всякие мумлакат эти самые,.. стахановцы,.. всеми этими
шумами заглушался звук расстрела. В 49 г. тоже самое, но это хоть
рождение. А 1999,..
Корр. - Это же сколько денег бухнули только на
плакаты, которые предупреждали сколько осталось дней до юбилея
Пушкина.
И.Г. - Вы знаете, деньги, поскольку кто-то давал, а я думаю,
что деньги давало не столько государство, сколько какие-нибудь
коммерческие фирмы, то это все превратилось во всенародный праздник. А
праздников, на самом деле так не много на Руси, разве что такие смешные и
дутые. А Пушкин, это для русского человека все, хотя и учитывая, что
каждый отдельно взятый человек в России Пушкина не читал. Совершенно ясно,
что читали строчку - две. И очень смешно, когда Зюганов - коммунист,
запинаясь вспоминал: "..восславил я свободу...", да еще с его харей. Это
надо показывать в юмористических концертах. Но вообще, для всех россиян
Пушкин, это действительно сумасшедшего качества и могучести собирательное
имя, а больше и праздновать некого. Так что это один из путей собирания
Руси.
Корр. - Любому художнику известны "муки творчества", и каждый в
такие периоды поступает по-своему. Как поступаете вы, когда не пишется?
И.Г. - Когда не пишется и муки творчества, это абсолютно разные вещи. Муки
творчества, это когда стишок не получается, или какое-то слово не
находится. Это хорошее состояние, как на охоте. А когда совсем не пишется,
когда перерывы - месяц, бывает годами, вот они действительно мучительны. А
вообще, я думаю, в каждом пишущем человеке есть графоманство, безусловно.
У Смирнова когда-то было замечательное стихотворение: "...Толстой был тоже
графоманом - у графа мания была!" Я думаю, что я тоже графоман, и когда
мне не придумываются значки, которыми я могу покрывать бумагу, то у меня
не утоляется моя безумная страсть. Что я делаю? Я книжки читаю, кофе пью,
с друзьями пью пиво и болтаю всякие глупости, вот на этом диване
валяюсь.
Корр. - Вас спасает мысль о том, что вы добились многого, или
Вы ищете моральную поддержку в чем-то другом?
И.Г. - Во-первых, у меня
нет ощущения, что я добился многого, а бывает только ощущение дикого
конфуза, когда к тебе пристают, как к мэтру, и какие-то слова говорят. Я в
таких случаях себя ощущаю жутким жуликом. Потому что, знаете, ведь в
данном случае от меня ничего не зависит. Ведь тот, кто пишет, он некий
такой сосуд, он перо. В чьих руках, я не знаю, мы о Боге уже говорили, но
во всяком случае, это не мое достоинство. Моя заслуга, что я научился
прыгать на высоту полтора метра, при том, что я коротконогий, толстый и
т.д, вот это я сам сделал, а здесь - это в меня кто-то вложил, это от
природы, здесь нечем хвалиться, как нельзя хвалиться ростом, величиной
фаллоса, или чем-нибудь еще. Можно этим наслаждаться, но гордиться этим
нельзя.
Корр. - Мой друг израильтянин, которому старательно перевели
некоторые ваши стихи, заразительно смеялся, а потом серьезно спросил:
когда же творчество русских перестанет быть только для русских? Что вы
думаете по этому поводу?
И.Г. - Есть некая скорлупа в которой мы живем.
Но должно пройти время, должны появиться какие-то переводчики. Вот
смотрите, "Мастер и Маргарита" издана впервые в 68-м году, если мне не
изменяет память, а только года два назад перевели на иврит. Причем
перевели блестяще! Корр. - Откуда вы знаете? Вы читали?
И.Г. - Нет. У
меня нет иврита, но говорили люди, которые читают, что это совершенно
потрясающий перевод.
Корр. - Но вы собираетесь переводить свои стихи на
иврит?
И.Г. - Ну, во-первых, я не знаю таких переводчиков. Меня
пытались переводить, и ничего хорошего из этого не вышло. Есть какие-то
поэты - переводчики здесь, но они до меня не доходили, и я их тоже не
искал. На идиш какой-то старикан меня пытался переводить, нет, пытались и
на другие языки, на английский, на немецкий... но ничего хорошего из этого
не вышло. И потом, почему я должен их искать? Мне не интересно никого
искать. Есть такой анекдот, которым я руковожусь в жизни. Как грузин три
дня ехал из Саратова в Москву в одном купэ с девицей, или с юной дамой, и
она уже в Москве ему говорит, - мы с вами молодые люди, почему же мы с
вами словом даже не обмолвились? Он отвечает: - потому что для меня
просить - хуже смерти!
Корр. - Земля, как известно держится на трех
китах. Как по вашему, сколько и какие киты требуются человеку, чтобы не
прогнуться в жизни? И.Г. - Беспечность, легкомыслие, и не слишком
серьезное к себе отношение. То есть не высокий уровень притязания. Тогда
будет все хорошо. Кто-то из древних сказал: "сведи свои притязания к нулю,
и весь мир будет у твоих ног!"
Корр. - Не могли бы вы вспомнить
что-нибудь на тему "пресса".
И.Г. - Пожалуйста. У меня был такой
стишок:
Весь день однажды ради прессы,
Пустив на чтение
запойное,
Вдруг ощутил я с интересом,
Что проглотил ведро
помойное.
Взято отсюда: INTERJEWISH CLUB
>>> Читать следующую статью >>>