|
|
|
|
|
|
|
|
|
Странствуя по миру, я довольно много посмотрел - не
менее, быть может, чем Дарвин, видавший
виды. И.Губерман. Книга
странствий
Мой путь по жизни приближается к концу. Душа
моя чиста, как озеро, забытое прогрессом: Я уже в возрасте, который
в некрологах именуется
цветущим. И.Губерман.
Там же |
|
- А наша самая главная
ошибка в общении с Губерманом заклю-чается в том, что кое-кто
старался умничать, а ему просто надо было налить водки! Он же мастер
застольного выпендрежа, а вовсе не глубокий философ. Личность
из-вестная, но, на мой взгляд, крайне пустая. И в его гариках, по
старому определению: что его - то пошло, что хорошо - то не
его. - В том-то и дело, что умничали... А
он не так пуст, как приоткрывался. Но печаль моя не оттого, что
разговор не получился, всякое же бывает. Просто я увидел нас со
стороны.
Из разговоров после встречи |
В.Гефтер. Журнал
'Дикое поле' и творческое объединение 'Точка опоры' задумали
совместную затею, которую назвали 'Прогулки по Дикому Полю'. Это
будут встречи авторов журнала с известными поэтами, писателями,
мыслителями - словом, с теми, с кем нам было бы интересно
пообщаться. Сегодня у нас первая такая прогулка - с Игорем
Мироновичем
Губерманом. А.Кораблев. Сегодня у
нас необычный гость - человек-явление, человек-легенда, человек,
который видел концертные залы Европы, Америки, Австралии, России. На
Диком поле он впервые. Но, наверное, уже успел понять, что люди мы
здесь дикие: не все знают, что Губерман - это явление и легенда, и
хотели бы сами разобраться, кто он и тот ли, за кого его принимают.
Для того мы здесь, собственно, и собрались. А что из этого выйдет -
я и сам, честно говоря, не
представляю: И.Губерман. Добрый
вечер: Ежели вы хотите пощипать старичка, говорить ему какие-нибудь
гадости, то имейте в виду, что я приготовил сокрушительный отпор в
виде полного согласия с вами. Такого вы, конечно, не ожидали. А если
вы хотите меня за что-нибудь хвалить, то пожалуйста, потому что
против несомненной правоты вашей я возражать не буду. Больше мне
просто нечего сказать. 'Все остальное написано в моих
книгах'. |
|
Б. и В. Матюхины*
(Петро-павловск-Камчатский). Ваше остро-умие - национальная черта
или индивидуальное качество? Как вы сами определяете: 'гарик' -
синдром или феномен? И.Г.
Национальная черта, преломленная через личные
качества. Н.Белинская*
(Тель-Авив). Что привлекает вас в жизни страны, где от 'шабата до
шабата' каждый брат очень нехорошо поступает порой со своим же
братом? И.Г. Меня удивляет
ханжество этой дамы. Речь идет о моем стишке, написанном к юбилею
Израиля, к 50-летию, (я очень люблю Израиль). За это четверостишие
меня все ругают, а оно патриотическое: |
|
|
Здесь еврей и ты и я, мы единая семья: от
шабата до шабата брат наебывает брата. |
|
Так что я должен сказать:
что меня привлекает в Израиле? Наличие таких женщин, как
спрашивающая. Л.Фиалкова*(Хайфа).
Ощущаете ли вы разницу между теми, кто приходит на ваши выступления
в разных странах (Украине, России, Израиле, Америке) или возникает
ощущение, что вы просто переходите из зала в
зал? И.Г. Меня поражает, что эти
женщины ждут, пока я приеду в Донецк. А ведь у меня концерты бывают
и в Хайфе, и в Тель-Авиве: Разница
чудовищная. И, видит Бог, я говорю это и в Израиле, и в Америке, и в
Германии: самая лучшая аудитория - российская. Я не разделяю здесь
Россию, Украину и Белоруссию - это общее поле, одно пространство,
где живут бывшие советские люди. Им свойственно жутко-уважительное
отношение к слову. Но у этого замечательного качества есть и
оборотная сторона: с таким же уважением они слушают идиоти-ческие
речи своих политиков. Поэтому в российской аудитории гораздо
приятнее читать, чем, скажем, в американской, которая уж очень
потребительская. Там такое ощущение: я за тебя заплатил 10 долларов
за концерт - вот теперь подпрыгни и прикинься.
Л.Ф. Должен ли еврей жить в
Израиле (как, скажем, 'вор должен сидеть в тюрьме')?.. И что это:
выбор совести, долга, судьбы,
души?.. И.Г. Я полагаю, что никто
никому не должен. Мы должны своим родителям, нашим детям, нашим
близким, а в остальном, особенно в смысле проживания, - никто никому
не должен. И даже вор не должен сидеть в тюрьме. Если он сидит в
тюрьме, то мудак, что попался, тогда поделом. А нормальный вор
должен жить на воле и заниматься своей профессией. То же самое
относится и к евреям. Л.Ф. Как
'гарики' попали на кухню? И.Г.
Вопрос, как я понимаю, о книжке, которую написал замечательный
художник Саша Окунь, она называется: 'Книга о вкусной и здоровой
жизни'. Толстенная книга, в которой рецептов очень мало, но огромное
количество мемуаров, историй, анекдотов и всякого прочего. И что я
должен ответить: как я попал в эту книжку? Это просто Сашка по
дружбе вставил мои стишки ('С полей доносится: налей!'), а они там
совершенно не
нужны.
И.Попова-Бондаренко.
Как в Израиле переводятся на иврит русскоязычные авторы? Как
переводятся ивритоязычные авторы на русский язык? И в каком
положении находится идишистская
литература? И.Г. Это три
совершенно разных вопроса.
Русскоязычные
авторы переводятся на иврит очень мало, потому что там очень мало
способных русскоязычных авторов. Такие авторы, как, например,
Булгаков, переводятся замечательно. Если вы имеете в виду
современных авторов, которые живут в Израиле, то я не могу назвать
никого, кроме Дины Рубиной. Знаете, на иврит был переведен даже
Веничка Ерофеев, 'Москва - Петушки', причем настолько адекватно, что
стал если не бестселлером, то одним из любимых чтений
израильтян. Из ивритоязычных переводятся
с десяток авторов, но я не уверен, что это доставляет радость
русскоязычному читателю. Потому что эта литература сильно отличается
от той, которую мы привыкли читать. С
идишистской литературой очень плохо: У нас есть энтузиасты идиша,
которые организуют всякие кружки, пытаются выпускать книги, поют: Но
основной носитель идиша умер, убит, уничтожен - в количестве 6
миллионов. Это нанесло удар идишу - думаю, что
непоправимый. |
|
Э.Свенцицкая (о
себе: местный клас-сик, мать-одиночка). У меня слово 'гарики'
ассоциировалось вначале с пищевыми изделями - 'крендельки',
'рогалики'; затем - с пограничными психи-ческими состояниями -
'шизики', 'галюники'; наконец, я сообразила, что это - имя. Вот
такое обращение с собствен-ным именем - это перевернутая ирония над
иудейской традицией? И.Г. Я вам
отвечу честно, как матери-одиночке: (Смех). Здесь нет ничего от
иудейской традиции. Раньше я свои стишки называл 'дацзыбао' - это
поэзия больших лозунгов и больших букв у китайцев, они писали их на
стенах: Потом, когда я сидел, у меня вышла книжка в Израиле, и
друзья назвали ее 'Еврейские дацзыбао'. То есть - чушь собачья: И
вот, подыскивая название, я вспомнил, что меня бабушка называла
Гариком. И я назвал свои стишки 'гариками'. И это оказалось
чрезвычайно продук-тивно и даже эвристично: сегодня есть десятки,
если не сотни, 'юриков', 'мариков', 'толиков', 'капитолиников':
Э.С. Мандельштам сказал когда-то,
что зачем вообще нужны юмористы - все смешно и так. Вы с эти
согласны? И.Г. Абсолютно. Я часто
сам задумываюсь над никчемностью своего
существования: Э.С. Есть комизм
разного рода: комизм ситуации, комизм характера, комизм на уровне
слова: Вам что ближе? |
И.Г. Я, ей-Богу, не
знаю: Я как полу-чится: Я пробую свои стишки на друзьях на пьяных:
если они не просекают - значит,
хорошо. Э.С. А подо что ваши стихи
идут? И.Г. Виски, джин, портвейн:
Н.Хаткина. Вы себя позиционируете
как человека легкомы-сленного, несерьезного, даже в сегодняшней
беседе. Но поскольку была просьба хвалить, то можно сказать, что вы
на самом деле глубокий философ с очень определенной системой
ценностей и с пиететом к этим ценностям. Но подается это в такой
форме, что - я сильно подозреваю - на заре вашего творчества вам
неодно-кратно говорили (те, которые говорят о ценностях, только
складывая ручки и возводя очи горе), что у вас нет ничего
святого: И.Г. И сейчас
говорят. Н.Х. Мне хотелось бы
узнать о ваших отношениях с критикой и, может быть, с
литературоведами в штатском.
И.Г. Ласточка, вас
же просили хвалить, а вы вопросы задаете:
Я не очень понимаю слово
'позиционировать', но если я его понимаю правильно, то здесь нет ни
позы, ни позиции: Я действитель-но человек легкомысленный, что
доставляло массу неприятностей моей жене (сейчас я уже состарился -
сейчас полегче). А что касается
критиков, то у меня никаких с ними нет взаимоотношений: критики меня
просто не замечают. Не знаю ни одной о себе критической статьи. В
российской прессе. Ну, интервью - но это не в счет. А критических
статей не было. Нет, была одна, в Киеве,
одна журналистка написала. Она написа-ла, что все считают меня
грубияном, ничего святого, но она рассказала, как мы шли, втроем, по
обледене-лому Киеву, и я через каждые пять минут говорил: 'Девочки,
не наебнитесь...' (Смех). Обо всех пишут,
а обо мне - нет, и это счастье. Я вам правду говорю. Ну, напишет
кто-нибудь глупость (хорошо ведь все равно не напишет) - обидишься,
огорчи-шься, а так - живешь себе спокойно. Знае-те, как еврей,
который уцелел на погроме: с одной стороны, ужас-но рад, что уцелел,
а с другой стороны - не-множко обидно, что не заметили.
(Смех). Поверьте, есть у меня святость. Я
даже могу стишок об этом прочитать. Можно? |
|
|
Вот живет он, люди часто врут, все святыни хая и
хуля, а меж тем я чист,как изумруд, и в душе святого до
хуя. |
|
|
Н.Х. Я заметила, что
вам не нравится, когда ваши стихи с ненорма-тивной лексикой
кто-нибудь редактирует. Что это для вас - поэтизмы, как, скажем, у
Пушкина и Лермонтова (как 'десница', 'шуйца' - что украшает
стихотво-рение) или совершенно нормальный язык? Судя по киевской
беседе, наверное, скорее второе, чем
первое. И.Г. Да, абсолютно
нормальный язык, естественная часть великого и могучего, правдивого
и свободного: О.Орлова. Давид
Самойлов (как я понимаю, очень близкий вам человек)
написал: Стихи
читаю Соколова -
Не
часто, редко,
иногда. Там
незаносчивое
слово, В
котором тайная
беда. И
хочется, как чару к
чаре, К
его плечу подать плечо -
И
от родства, и от
печали, Бог
знает от чего еще!.. Знакомо ли вам
это смутное чувство литературной родственности, какого-то
притяжения, часто необъяснимого? Если знакомо, то к кому оно
относится? И.Г. Спасибо. Вы
знаете, к очень многим. Вот я вам назову имена, и вам будет ужасно
странно, что я люблю совершенно разных поэтов. Я обожаю Заболоцкого.
Периода 'Столбцов', не переделанных еще. Из сегодняшнего - очень
люблю стихи Тимура Кибирова и Игоря
Иртеньева. А вообще-то с возрастом ведь
меняются привязанности. Как я кричал в начале 60-х, что Белла
Ахмадулина - великая будущая поэтесса! Сейчас я на этом даже не
настаиваю. Иногда вдруг попадаются
переводные стихи, когда понимаешь, что с автором я с наслаждением
выпил бы, и что он, очевидно, не отказался бы: |
Скорее назову прозаиков.
Венедикт Ерофеев - я просто умираю. Пожалуйста, не путайте с
Виктором, который нечто диаметральное - по приспособлен-честву и
искусственности. Ну, Зощенко,
конечно. Еще, чуть не забыл, - Гриша
Горин, с которым я дружил несколько десятков лет. Одно из самых
острых сопереживаний и родственности - когда читал его 'Мюнхгаузена'
и особенно 'Дом, который построил Свифт', который Марк Захаров
поставил и испохабил, превратил в зрелище, а ведь там - огромная
литература. И я сейчас испытываю живое счастье, что мне это доступно
поминать. Ну, из стариков - еще Шварц: Но
Шварц - это учитель, божество и все такое прочее:
О.О. Мы живем во время, когда
'все слова уже сказаны' и когда человеку, который хочет писать,
нужно приложить большие усилия, чтобы заявить о себе как о личности
или искать какие-нибудь необычные приемы. Скажите, озабочены ли вы
подобными проблемами? Мне показалось, что ваши 'Пожилые записки'
написаны частично ритмической прозой, но я не совсем понимаю, как вы
к этому относитесь... И.Г. Знаете,
я сейчас в растерянности нахожусь: Со мной впервые разговаривают
всерьез о том, что я написал. Друзья со мной никогда всерьез не
разговаривают. Жена, если скажет, то только: опять какую-нибудь
гадость написал: Я всерьез к такому разговору не
готов. А с первым вашим посылом я
категорически не согласен: слова сказаны еще далеко не все. Мир
настолько чудовищно меняется, и миру еще предстоят настоящие, явно
обозримые перемены, что еще будет сказано множество всяких слов, из
которых значительная часть, к сожалению, будет сказана на арабском
языке. Посмотрите, как меняется Россия, и, соответствен-но, как
меняется язык. Нет, еще не все слова сказаны, я абсолютно в этом
уверен. Что касается ритмической прозы,
то это, вероятно, какая-то ваша внутренняя, организменная мелодия ее
уловила, потому что я не писал ритмической прозой - я писал так, как
я это говорил. А вряд ли я говорил пятистопным
ямбом.
Т.Соловей. Бытует
мнение, что у евреев принято отвечать вопросом на вопрос. Вот вы
просили, чтобы вас хвалили. Какая похвала была бы вам наиболее
приятна? И.Г. Во-первых, я просил
бы вас забыть, что я просил меня хвалить. А во-вторых: Мне проще
ответить вопросом на этот
вопрос. Т.С. Имидж пьющего автора
- это дань уважения Веничке Ерофееву или собственная
автобио-графическая черта? И.Г.
Чисто автобиографическая. Т.С.
Это нужно для вдохновения? И.Г.
Нет, я никогда не пишу выпивши. В этом есть что-то нехорошее - это
же не совсем ты. Это способ существования белкового тела. Как сказал
бы Маркс. Или Энгельс. Т.С. И тем
не менее, это помогает? И.Г. Жить,
выжить, учиться в аспирантуре - попробуйте.
(Смех). Т.С. Вы говорили, что
мысли, которые вы хотели бы сохранить, вы превращаете в 'гарики'. А
из того, что вы говорите сейчас, какие мысли могли бы стать
'гариками'? И.Г. Из тех, что я
сейчас говорю? Нет, сейчас я говорю глу-пости, чтобы как-нибудь
отделаться от тех, кото-рые говорятся мне. А как появится мысль - я
немедленно ее хищно запишу. Вы даже не заметите, я вас
уверяю. Т.С. А если все-таки в
течение вечера что-нибудь родится -
прочитаете? И.Г. Да. Но я уверен,
что не родится. Я совершенно не беременен. Ведь рождается, когда
происходит некое зачатие - мыслью, чувством, ощущением. А мы сейчас
сидим довольно постные - и вам скучно, и мне непонятно, зачем вы
пришли. (Несколько голосов решительно возражают против высказанного
предположения.) |
|
С.Медовников. Я
слышал об Игоре Губермане, но немного. Кажется, это Дина Рубина
написала в одной из ваших книг, что два поколения совет-ской
интеллигенции выросло на ваших стихах. Как вы считаете, это
правда? И.Г.
Конечно. С.М. Спасибо за хороший
ответ. (Смех). И.Г. И тем не
менее, два поколения действительно читали мои
стихи. С.М. Да, но при этом они
читали еще 246 других поэтов. Впрочем, на этой земле всем хватает
места, и очень здорово, что мы вас увидели. Я здесь не как критик и
не как ваш любитель - я предстаю как человек, вдруг вошедший с
холода и увидевший лично такого поэта, как вы, и такую публику,
которая, в общем-то, состоит из ваших поклонников. Это личное дело
каждого. Но это интересно, и я хочу понять природу вашей
популярности и, может быть, некоторое несоответствие, некоторую
несомасштабность того, что вы пишете, и того, как это
воспринимается. |
И.Г. Простите, я
пропустил слово: 'мелкомасштабность' или
'узкомасштабность'? С.М. Ни то, ни
другое: несо-масштабность. Этого слова еще нет в словаре.
Так вот: У меня нет никакого
предубеждения против вас, и нет никакого убеждения против. Мне
кажется, что история русской поэзии - это история возрастания
краткости. Русская поэзия начиналась с многострочных од и затем
сокращалась, сократившись до четверостиший, двустиший и одностиший.
И вы очень точно нашли свой жанр и очень плотно вошли в абсолютные
критерии. В ваших четверостишиях, я заметил, есть все размеры, в них
разнообразная система переходов и пауз, вы очень хорошо работаете с
поэтами-классиками, как бы несколько их эксплуатируя: Ну,
например: |
|
|
Ночь глуха, но грезится заря, внемлет чуду
русская природа. Богу ничего не говоря, выхожу один я из
народа. |
|
В этой просвещенной
аудитории не нужно напоминать, с кем это перекликается. Но
интересно: вы сказали так
сознательно? И.Г. Все, что говорю,
я говорю сознательно. С.М. Но
стихи обычно рождаются как-то помимо нашей воли: У них другой
источник. А вот вы источник этого стихотворения можете
назвать? И.Г. Я хотел бы, чтобы
назвали вы. Я подозреваю, что это
Некрасов. С.М. Это Лермонтов,
разумеется, 'Выхожу один я на дорогу:', и тот же пятистопный хорей.
Это очевидно. И вот это попадание в размер, в тему, даже
неосознанное, оказывается впаданием в традицию. Это не пародия, но,
присоединившись к мощному стволу тради-ции, вы живете и питаетесь ее
соком: Мне кажется, что, в общем-то, вы -
поэтический публицист: В вашей лирике нет явной сатиры. Вы проходите
где-то рядом с ней: Сейчас, знаете, настала пора массового
остроумия, все вдруг стали ужасно остроумными, все острят
напропалую: Вы это тоже как-то подхватили - и оказались на вершине
этого движения. Как вы думаете, сколько лет будут помнить ваши
стихи? Есть ли у вас мысль о том, что ваши стихи не только
злободневны, а в них есть нечто, что останется другим
поколениям? И.Г. Об этом я просто
не думал: Но я был бы очень рад, если что-то останется. Пока есть
общественные уборные на вокзалах, я думаю, там будут писать мои
стишки. С.М. Это гораздо больше
продержится, чем на других стенах. Видимо, это произойдет потому,
что вы выражаете то, что все
ощущают: И.Г. Простите,
пожалуйста, а вот стихи 'Унылая пора! Очей очарованье!' - они разве
не выражают то, что все ощущают?
С.М. Да, но а вам не
кажется, что нужно выражать не только общие мысли, но
и: И.Г. :надо иметь свои, на
которые я не способен. С.М. :но и
говорить еще что-то такое, чего никто еще не
знает. И.Г. Мне этого таланта Бог
не дал. Это замечательно, в самом деле, что у меня его нет. Так что
же мне делать - пойти
повеситься? С.М. Нет! Живите долго
и продолжайте в том же духе:
(Смех). И.Г. Я буду работать.
(Смех). С.М. Я закончу так: в
Древней Греции существовало такое наказание - остракизм, изгнание.
Но эти изгнанники никогда не поминали плохим словом свою
родину. И.Г. Если вы найдете у
меня хоть один стих, в котором я плохо поминаю
Россию: С.М. 'Россия - черная
дыра'. И.Г. Это объективная
реальность. Данная вам, кстати, в ощущении. (Смех, аплодисменты). Но
вы этого не замечаете. Так же, как вы не заметили, что у меня
довольно большое количество лирических стихов, которые никакого
отношения не имеют к
публицистике: С.М. Я не так хорошо
знаком с вашим творчеством, и у меня нет ощущения России - у меня
есть чувство страны: И.Г. Вы
знаете, у меня то же самое чувство, это моя страна не в меньшей
степени, чем ваша, а может, даже и в большей, потому что мы с вами
недалеко различаемся по возрасту, но я свои стихи о России писал,
когда за это давали срок - в 60-е и 70-е. Они ходили в самиздате с
фамилией автора. Так что это было не изъявление человека, который
уехал и из безопасного места что-то теперь вякает. Очень советую
перечитать мои стихи, написанные здесь, в
России: С.М. Вашу отвагу я
понимаю, но в ряде мест я был
задет: И.Г. В вас говорит хорошее
чувство патриотизма: С.М. Ну что
ж, я рад, что узнал вас и что вы оказались не обидчивей, чем я об
этом думал.
А.К. Ну вот,
кажется, первое ощущение робости
прошло: И.Г. У меня - да. (Смех).
Послушайте, а почему бы вам не сказать, что все написанное мной -
гавно [мэтр пишет и произносит это слово через 'а'], и не почитать
что-нибудь свое?
Предложение принимается
- читаются 'светики', 'ирики', 'элики', 'наталики', 'вадики',
'илюшики', 'михайлики', 'шлявики': |
|
Что-то беспокойна в эти дни я, как еврей в период
обрезания: только улеглась шизофрения - новая зараза:
губермания. (С.Куралех)
...И,
зная, что волнует кровь, мэтр сделал всё не так: мэтр сдернул
фрак, мэтр вскинул бровь, мэтр закурил табак. И на наскоки
воронья, слетевшегося на прекрасное, сказал: 'И я наворотил
говна'... И будет, словно дивный сон, сей акт душой храним -
как на гектаре на одном мы посидели с
ним... (И.Попова-Бондаренко) |
|
И.Г. Я хочу сказать:
это ужасное счастье, что вы все пишете и что вот я тоже пишу.
Давайте это делать, потому что вы не правы: слова сказаны не все, и
мы какое-нибудь новое обязательно найдем, чего я вам очень
желаю.
В завершение встречи гость
прочитал один из своих последних 'гариков', заранее предупредив, что
смысл его вряд ли будет понятен тем, кто незнаком с иудейской
традицией: |
|
С Талмудом понаслышке я знаком, и выяснил из
устного источника: еврейке после ночи с мясником нельзя
ложиться утром под
молочника. (Смех,
аплодисменты - поняли:). |
|
Рисунок Жана Гранвиля |
...И НА ОБЛОМКАХ
САМОВЛАСТЬЯ...
|
|
Уехать. И жить в безопасном тепле. И помнить. И
мучиться ночью. Примерзла душа к этой стылой земле, вросла в
эту гиблую
почву.
Звоните
поздней ночью мне,
друзья, не
бойтесь помешать и
разбудить: кошмарно
близок час, когда
нельзя и
некуда нам будет позвонить.
На кухне или на
лесоповале, куда бы судьбы нас ни заносили, мы все о том же
самом толковали - о Боге, о евреях, о
России.
Не
в том печаль, что век не вечен,
- об
этом лучше
помолчим, а
в том, что дух наш
изувечен и
что уже неизлечим.
Свобода, глядя беспристрастно, тогда
лишь делается нужной, когда внутри меня пространство обширней
камеры
наружной.
С
историей не близко, но
знаком, я
славу нашу вижу очень
ясно: мы
стали негасимым
маяком, сияющим
по курсу, где опасно.
Возглавляя партии и классы, лидеры
вовек не брали в толк, что идея, брошенная в массы, - это
девка, брошенная в
полк.
Привычные,
безмолвствуют
народы, беззвучные,
горланят
петухи; мы
созданы для счастья и
свободы, как
рыба - для полета и ухи.
Я государство вижу
статуей: мужчина в бронзе, полный властности; под фиговым
листочком спрятан огромный орган
безопасности.
Не
на годы, а на
времена оскудела
моя
сторона, своих
лучших сортов
семена в
мерзлоту раскидала страна.
Век принес уроки всякие, но
одно - венец всему: ярче света светят факелы, уводящие во
тьму.
Россия
пребудет во веки
веков под
боем державных
курантов страной
казнокрадов, святых,
мудаков, пропойц
и блаженных талантов.
Дыша неистовством и кровью, абсурдом
и разноязычием, Россия - трудный сон истории с его кошмаром и
его
величием.
Растит
и мудрецов и
палачей, не
менее различен, чем
разбросан, народ
ростовщиков и
скрипачей, закуренная
Богом папироса.
Мне жаль небосвод этот синий, жаль землю и
жизни осколки; мне страшно, что сытые свиньи, страшней, чем
голодные
волки.
Лишь
перед смертью
человек соображает,
кончив
путь, что
слишком короток наш
век, чтобы
спешить куда-нибудь.
* - Вопросы Б.и В.Матюхиных, Н.Белинской и
Л.Фиалковой получены по интернету
Первоисточник: Интеллектуально-художественный журнал "Дикое поле"
>>>Читать следующую статью >>>
|