|
|
|
|
В Новосибирск с очередной программой 'Гарики за много лет' приехал Игорь Губерман - известный сочинитель коротких и хлестких четверостиший, ставших уже почти народными. Его цитируют литераторы и политики, любят спившиеся интеллигенты и сантехники. А он считает себя графоманом. - Игорь Миронович... - Зовите меня просто - 'дедушка Игорь'. - Хорошо, дедушка Игорь, что вы привезли на этот раз в Новосибирск? - Как всегда - стихи. - Что для вас юмор? - Для меня юмор - это обмен веществ, то есть обычное мое существование. - Можно ли научиться быть остроумным? - Наверное, можно. Это - как научиться быть трехногим. - Как появились первые 'гарики'? - Поначалу я, как все нормальные поэты, писал длинные грустные стихи про первую любовь. Потом - про вторую любовь. Потом - про третью. А в конце 60-х на дружеских пьянках я стал читать короткие юмористические стихотворения. И, как говорится, пошло. У меня мысли куцые, поэтому очень хорошо умещаются в четверостишия. Точнее, четверостишия, как раз хороши для моих мыслей. И только после выхода первой книги я понял, что это находка. Можно даже сказать - новый жанр. И уже сейчас десятки тысяч россиян выпускают свои 'юрики', 'васики' и т. п. Я видел даже одни женские 'ирики'. - Есть даже 'миллерунчики'... - А это что такое? - Наш областной 'министр культуры' Владимир Миллер пишет подобные стихи и называет их 'миллерунчиками'. - Владимира Миллера я знаю давно и хорошо, но он, наверное, еще на той стадии графомании, когда еще стесняются читать свои произведения профессионалам. - Вы не считаете таких людей графоманами? - Графомания - это нормальное состояние любого пишущего человека. Или помните одно стихотворение про то, почему Лев Толстой так много писал? Там есть чудесная строка: 'У графа мания была'. Это про меня. - Как появляются на свет ваши 'гарики'? - А вы рожали? Это приблизительно то же самое, только больше психических ощущений, чем физических. - Как вы думаете, где вы более популярны, в России или в Израиле? - Мне кажется, что больше в Германии и Америке. - Почему так получается? - Мне кажется, что чем дальше еврей от Израиля, тем больше его любят. - 'Гарики' подлежат переводу? - Меня пытались переводить на пять или шесть языков. Но все попытки оканчивались неудачей. Даже на иврит не получилось перевести. Что вы все о творчестве да о творчестве? Да и слово 'творчество' я не люблю. Скорее, речь может идти о вдохновении. Я же не поэт, я шуткарь. Мне много не надо для того, чтобы вдохновиться. Вот кофеек дали, и я счастлив. А так я угрюмый, старый, пожилой, тяжелый в общении человек. Почему бы вам не спросить, не курю ли я марихуану. - А курите ли вы марихуану? - Ну, милочка, неудобно задавать подсказанные вопросы. - Про вас говорят, что вы великий поэт. Но, выходя на сцену, вы наверняка становитесь артистом? - Я бы сказал большим артистом. - По-моему, вы кокетничаете. - Безусловно! - Как безусловно и то, что ваши стихи войдут в историю ХХ века. - Не велика честь. - ?! - А вспомните, как на похоронах Некрасова в прощальной речи современник сказал, что он останется в веках и будет стоять на одной ступени с Пушкиным, и три тысячи студентов в один голос запричитали: 'Выше, гораздо выше!' Прошло совсем немного времени, и где сейчас Пушкин, а где Некрасов? Да и Чехова в начале века знали гораздо меньше. Самым читаемым был прозаик Потапенко. Вы знаете такого? - Страшно перед выходом на сцену? - Конечно! До сих пор трясусь, как заячий хвост. Причем эта тряска начинается за двадцать минут до выхода на сцену и проходит только тогда, когда возьму в руки микрофон. Но старые артисты говорят, что это нормально и будет так до конца жизни. Ну что ж, Яблочкина тряслась до 101 года. - Но помимо этих профессий поэта и артиста, вы сменили еще несколько. - Смотря что называть профессией. Вот муж, к примеру, тоже профессия, и нелегкая. Как, впрочем, и жена. Если отталкиваться от того, за что я получал деньги, то я паровозы водил, был инженером-наводчиком, а в лагере - землекопом. - Песни писать не пробовали? - Боже упаси! У меня же нет ни слуха, ни голоса, хотя мама закончила консерваторию. Я, видимо, в папу пошел. А вот петь люблю. У меня есть одно преимущество - я все слова помню. Поэтому друзья меня иногда зовут, хотя и морщатся, когда я пою. - Что поете? - Нормальные блатные песни. Но не тот фальшак и эрзац, который сейчас на эстраде. - А с кем поете, кто ваши друзья? - Среди них два врача, один книжник, три инженера и три художника. А вот писателей нет. Мы собираемся все вместе, объявляем пьянству бой. А как не выпить перед боем? - И часто объявляете? - Каждый день. - Что пьете перед боем? - Виски очень люблю. А также водку, текилу, джин, коньяк. В общем, все крепкое. - А перед выходом на эстраду? - Тут уж нет! Я, как профессионал-любовник, на работе не пью. - Говорят, вы написали несколько книг за других людей. - Да, за Марка Поповского - книгу о народовольце Морозове и за тещу Лидию Лебединскую книгу 'С того берега' об Огареве. Получилось так потому, что у них не было времени писать, а договор с издательством уже был заключен... Ну и ничего, написал, хвалили. - Кого из современных писателей вы читаете и любите? - Пелевина очень люблю, Акунину просто безмерно благодарен за его существование. Из женщин - Дину Рудину и Людмилу Улицкую уважаю. Кроме того, читаю много толстых журналов. И российских, и израильских. Но в России их читать гораздо интереснее. - А где жить смешнее? В России или Израиле? - О, какой прекрасный вопрос! Никогда не задумывался. Наверное, все же в Израиле. У нас там все на пограничных эмоциях. С одной стороны, безумный страх, с другой - народ с безграничным чувством юмора. Там даже с моим знанием иврита можно ежедневно попадать в смешные ситуации. Например, если я что-то не чувствую носом, то на иврите это звучит 'ибати нахерами'. И так каждый день. - Вас не упрекают за то, что вы используете в своих произведениях матерные слова? - Я не люблю термин 'матерные'. Для меня это такая же часть великого и могучего, как и все остальные слова. Я не люблю маты не по делу. у Лимонова, например. У него это получается так, как у тринадцатилетнего мальчика Коли, который девочке Лизе хочет доказать, что он уже взрослый. - А у Сорокина? - Про Сорокина я вообще даже думать не хочу, не то что говорить! Вот Юз Олешковский - это да. Или у того же Венечки Ерофеева уберите маты. Что останется? - Почему у вас нет политических 'гариков'? - Всякий раз, сталкиваясь с политикой, я ужасаюсь. У нас достаточно посмотреть несколько минут трансляцию заседания Думы, и хочется тут же выключить телевизор, выпить и прополоскать рот. Поэтому стараюсь не просто в политику не ввязываться, не только ничего о ней не писать, а даже ничего о ней не знать. Оберегаю свой пожилой организм от возможных потрясений. - Как же, живя в Израиле, можно ничего не знать о политике? - Я стараюсь. - Вас пытались привлекать политики для улучшения собственного имиджа? - Да и неоднократно. Но я всегда отказывался, кроме одного раза, когда общался с Эхудом Бараком. Это действительно гениальный человек. Но как и любого гениального человека в политике, его съела мелкота. Впрочем, рыцарям всегда тяжело. - А тяжело нашим людям в эмиграции? - Очень! Эмиграция - это очень большое испытание и на прочность семьи, и на верность чувству. Но тяжелее все же мужикам. Многим женщинам приходится на себе все тащить, и они становятся сильнее. Это в прошлом веке мужчин ценили за силу. А теперь, наверное, будут за слабость. Так что, бабоньки, на вас вся надежда. - Скажите, а про журналистов у вас есть 'гарики'? - Ну уж совсем ругательные стихи я не пишу! Бесодовала Юлия Латыпова
|
|
|
Designe of page |