Матерщинник, хулиган, бабник,
выпивоха и неисправимый жизнелюб. Самый веселый на свете антисоветчик,
когда-то выдавший на-гора крылатое: 'Вожди дороже нам вдвойне, когда они
уже в стене'.
Поэт Игорь Губерман,
элегантные четверостишия которого - 'гарики' - разошлись на цитаты по
всему Союзу, в свое время над властью посмеялся всласть.
За что и получил сполна: пять лет
лагерей и выдворение из страны стали достойной наградой за его свободный
смех.
Теперь он смеется издалека. Игорь
Губерман - израильтянин и лишь изредка наведывается в родные края.
Возможно, поэтому и любим россиянами. Во всяком случае, цитировать
Губермана нынче - признак хорошего
тона.
-
Игорь Миронович, вас часто спрашивают: не жалеете, что уехали из страны? Я
понимаю, этот вопрос вам до смерти надоел, тем более что на самом деле из
Союза выехать вас вынудили
обстоятельства... - Да нет, я и сам
хотел уехать. Мы подали заявление еще в 78-м году. Просто я
сел.
- Это я все понимаю. О другом
хочу спросить. Знаю, вы приезжаете сюда каждый год. Какие мысли чаще
посещают: 'как жаль, что я не вернулся' или 'как хорошо, что не
вернулся'? - Слов 'как жаль' не было
никогда. Я совершенно не жалею, что уехал, абсолютно счастлив в Израиле.
'Какое счастье, что уехал' - бывает очень часто. Но Россию я люблю, к ней
очень привязан и по-прежнему считаю ее второй
родиной...
- Уже
второй? - Первая, вторая - это не
важно. Обе. Нет, ну, в общем, конечно, я уже израильтянин. Когда говорю
'домой' - имею в виду Израиль. Нет, о возвращении не может быть и речи,
даже мысли такой не приходит. Тем более сейчас у вас так чудовищно
похолодало...
- 'Похолодало' - в
переносном смысле? - В переносном,
естественно. Мне все время за Россию то страшно, то больно. А чаще стыдно.
Сейчас стыдно.
- А знаете, как раньше
говорили? Что поэты, что со своим народом, что как бы трудно ни
было... - Ну, батенька, вы же сами
слышите, что сказали херню собачью. 'Поэты, со своим народом...' Нет-нет,
это, батенька, вы вычитали в каком-то старом учебнике. Расхожее
клише.
- Но за эти 15 лет к вам кто-то
обращался с предложением вернуться? -
Да, как-то на концерте в Красноярске я получил записку следующего
содержания: 'Мироныч, ты же русский мужик. Чего ты выеб...шься -
возвращайся'.
- Но это, скажем так,
неофициальное предложение. - Разные
люди в разговорах спрашивали, не хочу ли я вернуться. Но я так быстро и
так резко отвечал: 'Ни в коем случае', - что очень скоро они перестали
меня об этом спрашивать.
'Я - бытовой пьяница'
- Ваши 'гарики' - некоторым образом
автобиография?
- В значительной
степени, конечно.
- То, что сейчас вы
пишете в основном о старости, это чисто физиологическое или просто период
такой? Может, пройдет время - и опять появятся 'вино',
'женщины'?
- А куда же он пройдет,
этот период? Он не пройдет - мне 68 лет. Нет-нет-нет, я по-прежнему пишу
про женщин, про вино, про любовь, про все что угодно. Но - меньше
значительно, а гораздо больше, конечно, про старость, и соответственно -
про Бога, про смерть. Возраст, понимаете
ли.
- Что-то не больно вы похожи на
старика. Прямо-таки юношеский блеск в
глазах.
- Это есть, по счастью. Но
это жалкие остатки по сравнению с тем, что
было.
- Что же было
тогда?
- Ой, было много
чего.
- Если столько стихов посвящено
пьянству, наверняка вы себя должны ощущать и
называть...
- Да-да - пьяницей, в
чистом виде. Я понимаю, что это слово, во-первых, компрометирующее, а
во-вторых, немножко медицинское. Но, вы знаете, врачи делят людей на
практически непьющих, алкоголиков и бытовых пьяниц. Вот именно бытовым
пьяницей являюсь и я, и практически все мои друзья. Потому что, обратите
внимание, очень емкое понятие: бытовые пьяницы - те, кто в быту
пьют.
- Но в нашей стране, наверное,
под такое емкое, как вы говорите, понятие подпадают едва ли не
все.
- Я встречал непьющих: очень
неприятные и подозрительные люди, вам скажу. У меня даже был такой стишок:
'Ох, я боюсь людей непьющих - они опасные приятели. Они потом в небесных
кущах над нами будут надзиратели'. А в годы, когда я жил по-настоящему, то
есть в 60-70-е, непьющий человек был еще подозрителен и тем, что мог
запросто оказаться стукачом.
- Что же,
все трезвенники - обязательно
сволочи?
- Совсем не обязательно. У
меня есть товарищ, он врач, профессор, доктор медицинских наук. Не пьет
всю жизнь. Но только потому, что просто не ловит от этого кайфа. И вы
знаете, мне его очень жаль - он лишен одной из граней
существования.
- А по пьяному делу
вообще что-то великое приходит?
-
Какие-то мыслишки приходят иногда. Утром, правда, когда смотришь 'по
трезвянке', они оказываются чушью собачьей. Система оценки уже другая,
впечатлительность. Да и вообще, все, что написал вечером, с утра надо
обязательно проверять. Даже если писал абсолютно
трезвым.
- Ну да, у вас же стих - как
выверенная сжатая формула.
- Всего
четыре строчки. У меня короткое дыхание и куцые мысли - на большее просто
не хватает.
- Когда выпьете, на
героические поступки не тянет?
-
Ничего, отличающегося от трезвого поведения, во мне, пьяном, не
наблюдается. Никакого особого куража и каких-то там нелепых
поступков.
- Но знаете, некоторые под
этим делом склонны впадать в уныние, некоторые - в агрессию. А кому-то
просто весело и хорошо.
- Нет, вы
знаете, я давно уже заметил, что в компаниях российских (вы наверняка это
тоже знаете, несмотря на возмутительную молодость) просто более
разговорчивыми люди становятся. По-моему, так вообще: общаться с человеком
можно, только выпив с ним рюмку. А лучше - две или три.
'В молодости я наделал столько глупостей, сколько было нужно'
- Я знаю, вы счастливо женаты. Уже много
лет...
- Да, сорок лет уже.
Чудовищный срок.
- 'Срок' - наверное,
плохое слово?
- Да нет, ничего. У
меня с ним связаны определенные ассоциации, но ничего
страшного.
- Но брак - это все равно
какое-то закрепощение, не правда
ли?
- Да, конечно. Это добровольное
взятие на себя сужения горизонта своих
возможностей.
- Немного печально
становится от ваших слов.
- Совсем не
печально. Труден лишь переход к этому сужению. Как, знаете, повешенный:
сначала дергается, а потом привыкает к удавке и висит уже спокойно. А
так... Жена до сих пор любит вспомнить и укорить, что я, женившись,
по-прежнему стремился убежать в какие-то компании, с которыми привык
общаться. Это не были разгульные компании, это были компании вполне
высоких собеседников: писателя Славина, поэтов Френкеля, Аронова... Но я
стремился убежать, не всегда зовя туда жену, еще и потому, что часть
людей, не из тех, кого я сейчас назвал, ей была просто
несимпатична.
- Она считала, что эти
люди тянут вас в бездну пороков?
- По
разным причинам несимпатична, по разным... Вот такой болезненный процесс
даже не привыкания, а притирания. Мы ведь тремся гранями своих характеров.
Притирание либо происходит, либо не происходит. И тогда люди разводятся...
Ты сколько раз замуж выходила? - Губерман перевел взгляд на свою знакомую
художницу, которая зашла в гости и в качестве презента принесла Игорю
Мироновичу бутылку водки.
- Один. Но у
меня сначала был гражданский брак, чудовищный, который кончился
катастрофой. А официально - да, один
раз.
- Ну тоже притирание происходило? -
поэт решил проверить свою версию.
-
Чудовищное. Но у всех по-разному. Есть такие счастливые касатики, что
просто...
- Что просто тошно,
да?
- Ну нет, нет... - барышня
смутилась и замолчала.
- Игорь
Миронович, а жене тяжело было вас, грубо говоря, захомутать? Обуздать,
приручить?
- Но и мне было не менее
тяжело - все же со своими
характерами.
- Но опять-таки, судя по
стихам, у вас была довольно бурная
молодость.
- Я не склонен случайному
человеку рассказывать детали своей молодости. Я думаю, моя молодость была
молодостью обычного советского молодого человека. Молодость должна быть
бурной, если не так - человека просто жаль. Надо сделать какое-то
отпущенное тебе Богом количество глупостей и потом о них с наслаждением
вспоминать.
- В молодости вы натворили
глупостей больше, чем достаточно?
-
Нет, не больше. Как раз столько, сколько
нужно.
- Если говорить о пресловутых
ошибках молодости, что вспоминается в первую
очередь?
- Все равно все в розовом
свете. И потом, у человека есть Богом данная защита, которая называется
'выборочное запоминание'. Стираются в памяти все подлые поступки,
трусливые поступки, неразумные поступки. И, как правило, если человек в
зрелом возрасте вспоминает свою молодость, он уже довольно недостоверно ее
вспоминает, неадекватно.
'Не советую молодоженам в постели читать мои стихи'
- А первую любовь свою помните? Только
достоверно.
- Очень хорошо помню, их
было несколько.
- Как
это?
- А вы знаете, первая любовь -
это бессилие, дикое страдание и, в конечном счете, всегда неудача. Вот они
как раз наиболее остро и запоминаются. У меня было несколько первых,
потому что все они были несчастливы ужасно. И ужасно похожи. Вот,
например, я был влюблен в девочку, когда учился в девятом классе. А она -
в десятом, и на меня не обращала ни малейшего внимания. Потому что просто
насмерть была сожжена студентом-первокурсником. Который, разумеется, был
полным дерьмом по сравнению со мной. Но предпочла-то она его. Потом
произошла точно такая же история с другой девочкой... Сейчас, задним
числом (а я-то видел их потом в замужнем состоянии), думаю: какое счастье,
что эти девочки не ответили мне взаимностью. Но это сейчас, а тогда я
страдал безумно. Написал дикое количество километров лирических стихов о
том, какие подлые женщины и какие они неотзывчивые. Потом, конечно, все
эти стихи утопил в помойном ведре.
-
При знакомстве читали женщинам стихи, обволакивали их
цитатами?
- Никогда! Никогда. Вот
видит Бог, ни разу в жизни я не соблазнял девиц стихами... Ой, вру! Вы же,
наверное, имели в виду не только мои стишки. Я читал Есенина, конечно,
соблазнял. Когда-то километрами знал наизусть Есенина, Симонова, молодую
Веру Инбер... Нет-нет, соблазнял стихами, совершенно
точно.
- А это верный способ
соблазнения, удачный?
- Не знаю. Не
возьму на себя смелость рекомендовать его молодым как
рецепт.
- Может, сейчас он просто не в
моде?
- Как бы не так. Вы знаете,
года два назад у меня была очень интересная ситуация. Я летел из
Тель-Авива в Москву, и со мной рядом сидела молодая женщина. Говорит:
'Игорь Миронович, я вас сразу узнала, мне было неудобно вас беспокоить.
Хочу сказать, что я вам очень благодарна. Понимаете, мой молодой человек
постоянно читает мне ваши стихи. Хотя я сама знаю их не меньше, но именно
этим я соблазнилась и теперь очень счастлива'. Где-то дня через три, сидя
в редакции вместе с несколькими девушками, я похвалился этой историей.
Чисто машинально. Так одна из них сказала: 'Подумаешь, у меня была точно
такая же ситуация в период цветов и шоколадок. Он тоже мне читал ваши
стихи'. Спрашиваю: 'Ну и что, все хорошо?' - 'Нет, - отвечает, - к
сожалению, он продолжал их читать и в постели'. Так что это не для всех
действенный рецепт.
- Если не стихами,
чем же тогда добивались взаимности?
-
Мы все вместе пили и напропалую шутили. Вы знаете, у меня такое ощущение,
что эпоха застольного остроумия закончилась где-то на этих знаменитых,
ныне легендарных кухнях. Где собиралась компания, поносила советскую
власть и где было безумное количество застольных
остроумцев.
- Вы, конечно, были одним
из первых?
- Нет, ни в коем
случае.
- Просто вас называют самым
веселым антисоветчиком.
- Это херня
полная. Я никогда не был антисоветчиком - просто свободным человеком.
Нет-нет, были потрясающие застольные остроумцы. Недавно совсем умер Саша
Аронов. Огромный и недооцененный поэт. Очень ему благодарен. Мы были почти
ровесниками, а я его своим учителем считаю. Вот он был необыкновенным
застольным остроумцем. Да многих можно
назвать.
- После свадьбы женщины в
ваших глазах что-то потеряли или наоборот -
приобрели?
- Вы знаете, вместо ответа
я могу прочитать вам один свой стишок. 'Женился на красавице смиренный
Божий раб. И сразу стало нравиться гораздо больше баб'.
'Хер вам, суки, не дождетесь от меня'
- Вы когда-нибудь замечали за собой, что
впадаете в уныние?
- О
да.
- То есть ваш оптимизм вовсе не
стопроцентный?
- А я думаю, что
оптимисты тоже время от времени впадают в уныние. Просто умные оптимисты
это тщательно скрывают.
- Ваше уныние
- оно в чем выражается?
- Да просто
выпить хочется.
- Потребность, которую
очень легко удовлетворить. Вслед за этим вновь наступает радужное
настроение?
- Вы знаете, батенька, я
не хотел бы говорить о своих физиологических особенностях. Всяко бывает в
этой жизни. Я не знаю человека, у которого не наступает момент уныния.
Маяковский же сказал: 'Тот, кто постоянно ясен, тот, по-моему, просто
глуп'. Хотя, бывает, и полные дураки впадают в уныние. Это нормальное
чередование, как день-ночь.
- Я хотел
спросить про уныние, связанное, пожалуй, с самым тяжелым периодом вашей
жизни - со ссылкой.
- Не было такого,
наоборот - был ровный и прекрасный подъем. Кроме одного дня, вернее, одной
ночи. Все пять лет мне было ужасно интересно: я общался с необычными
людьми, в лагере написал книжку, в тюрьме - большой сборник стихов, в
ссылке - еще один сборник. Нет, не было
уныния.
- Но вы сказали про какую-то
одну ночь...
- Да, был такой садист -
начальник отделения милиции в Дмитрове. Он наслаждался любой возможностью
меня в это уныние погрузить, потому что сам погружался в дикое уныние от
моей веселости. И он мне сказал, что, мол, мы сейчас вам даем пять лет по
'уголовке' (у меня было фальшивое уголовное обвинение), потом - семь за
самиздат, который мы у вас нашли. То есть уже двенадцать. И еще пять лет
'по рогам' - невозможность жить в крупных городах Союза. И вот я ночью лег
спать в камере предварительного заключения, посчитал годы - каким я выйду
через это время, вот тут мною уныние и овладело. Но я покурил и уснул - на
следующее утро все было в порядке. Вы знаете, на смену унынию прежнее
состояние приходит довольно необычными путями. Вот я могу привести пример:
Юлик Даниэль, с которым я дружил и которого очень почитаю, царствие ему
небесное, последний год своего заключения провел в одиночке. И однажды
впал в дичайшую депрессию. Ужасное было состояние. Как-то вечером Юлик
докурил последнюю сигарету (он курил тогда 'Приму' - помните, эти красные
пачки), кидать пустую пачку на пол он органически не мог, даже в камере.
Он плюнул на нее и прилепил к стене. Так и заснул. А утром проснулся, и
лучик солнца через решетку с такой красотой освещал эту красную пачку на
фоне серой стены, что Даниэль пришел в неописуемо прекрасное состояние,
сказал: 'Хер вам, суки, не дождетесь вы от меня' - и вмиг стал
прежним.
- Лагерь как таковой что вам
дал помимо общения с интересными
людьми?
- Наблюдения, которые мне
показались занятными. И я, основываясь на них, написал книгу 'Прогулки
вокруг барака'.
- Многие склонны
считать, что ваше употребление матерных выражений, которых, правда, я от
вас еще не слышал, тоже по большей части
оттуда.
- Только одно уточнение:
'неформальной лексики' - я не люблю слово 'мат'. Нет, я с 60-х годов стал
писать стишки, и у меня всегда присутствовала неформальная лексика. В этом
можно легко убедиться, прочитав мою первую книжку 'Гарики на каждый день'.
Она написана еще до лагеря... Да и вообще, вся эта цензура, должен вам
сказать, батенька, - полная
х...ня.