НЕОБХОДИМОЕ ПРЕДИСЛОВИЕ
Главная Предисловие Стихи Проза Фотоальбом Статьи Книги Выступления Подражания Антигарики Гимн Игорю Губерману
Гостевая Форум Голосования Друзья Новости Автор сайта Апофеоз тщеславия

Используете ли Вы программы для блокирования банеров, счётчиков и PopUp?
Да, постоянно
Да, часто
Да, иногда
Блокирую только PopUp ("Выпрыгивающие окна")
Нет, не использую
Впервые слышу о таких программах
Другое
Результаты

Поиск по сайту
:: www.yandex.ru ::

    Откуда приходит ощущение, что пора писать мемуары?
    Я лично на этот вопрос могу ответить с полной определенностью: когда всем надоели твои застольные байки и слитный хор друзей и близких (главные жертвы устных воспоминаний) советует перенести их на бумагу - а не морочить нас одним и тем же, звучит в подтексте.

    Так я и понял, что действительно пора. Явно прожита большая часть жизни, уже смутно помнятся услады лихой зрелости, а шалости нестойкой юности забыты вовсе. Готовясь к седой и бессильной (но зато какой умудренной!) старости, сочинил я для себя и для ровесников утешительную народную пословицу: все хорошо, что хорошо качается. Оброс наш дом друзьями и гостями, а случайные заезжие даже бросают в унитаз монеты - как в море, чтоб вернуться сюда снова. Ниагара унитазного слива их не уносит, и они трогательно блестят на дне. Достану как-нибудь, если наступит полная нищета.

    Кроме того, достиг я совсем недавно той секунды подлинного творческого успеха, выше которого ничего не бывает: на моем выступлении уписалась от смеха одна солидная и тучная дама. Она сперва раскачивалась всем своим обильным телом, вертелась, всплескивая руками; я обратил внимание на ее благодарную впечатлительность и уже читал как бы прямо ей непосредственно. Это было в большом зале частного дома в одном американском городе, а где находится сортир, я понял, когда она взлетела вихрем на небольшое возвышение, с которого я выступал, и, чуть не сбив микрофон, юркнула в дверь за моей спиной. Когда минуты три спустя дверь скрипнула снова, то я, не оборачиваясь, сказал с невыразимым чувством:
    - Спасибо, это лучший комплимент моим стихам.
    И женщина величественно сошла со сцены.

    Что еще надо человеку? Покой? Его не будет никогда.

    Кроме того, очень хочется записать различные житейские случаи и разговоры на ходу. Я ничего не знаю лучше и содержательней подобных торопливых диалогов и всю жизнь стараюсь сохранить их в памяти. Как сохраняют воду в решете герои народных сказок. И пока блестят еще какие-то капли, надо положиться на перо и бумагу.

    Поражали меня всегда и радовали истории мелкие, и мудрый человек от них лишь носом бы презрительно повел. А у меня - душа гуляла. Но я какие-то запомнил только потому, что в это время что-нибудь попутное случалось. Так однажды я разбил три бутылки кефира, за которыми был послан родителями. Торопился я домой, авоськой чуть помахивая (мне уже за двадцать перевалило, было мне куда спешить, отдав кефир), и встретил у себя уже на улице писателя Борахвостова. Не помню, как его звали, он тогда мне стариком казался - было ему около пятидесяти. Борахвостов с утра до ночи играл на бильярде в Доме литераторов (а много позже книгу написал об этом выдающемся искусстве), больше никаких его трудов я не читал. Однажды я сказал ему, что если он среди писателей - первейший бильярдист, то и среди бильярдистов - лучший писатель, и с тех пор он перестал со мной здороваться. Вот и сейчас хотел я молча мимо прошмыгнуть, но тут он сам меня остановил.
    - Постой, - сказал Борахвостов приветливо. - Говорят, у тебя с советской властью неприятности?
    - Немного есть, - ответил я уклончиво. У меня только что посадили приятеля, выпускавшего невинный рукописный (на машинке, конечно) журнал "Синтаксис", состоявший из одних стихов. Это чуть позже Алик Гинзбург и его журнал стали знамениты и легендарны, а сам Алик пошел по долгому лагерному пути, в те дни для нас это была первая и непонятная беда такого рода. Два номера журнала вышли без меня, а третий был составлен весь из ленинградцев, я и собрал у них стихи, когда был там в командировке. Искал, знакомился, просил подборку. Со смехом после мне рассказывали, что приняли за стукача и провокатора, уж очень я раскованно болтал. А почему ж тогда стихи давали? Дивные, кстати, были стихи, теперь и имена приятно вспомнить, только ни к чему, поскольку каждый - знаменитость. И совсем были невинные стихи, не понимал я, что происходит вокруг Алика.
    - И у меня были неприятности с советской властью, - радостно сообщил писатель Борахвостов. - Это еще в армии было, сразу после войны. Я отказался идти голосовать в день выборов.
    - А почему? - спросил я вежливо.
    - Хер его знает, - мой собеседник весь сиял, счастливый от щекочущих воспоминаний. - Или уже не помню просто. Или в голову заеб какой ударил. Вот не пошел - и все, так и сказал им: не пойду.
    - А они что? - спросил я, не сильно понимая, о ком идет речь.
    - А они меня заперли в избе, где гауптвахта у нас числилась, а сами побежали собирать военный трибунал.
    - А вы что? - тупо продолжал я беседу.
    - А я вылез и проголосовал, - молодо ответил ветеран идейного сопротивления.
    И до сих пор не жалко мне, что я от смеха выронил кефир.

    И ничего серьезного я не берусь вам сообщить и впредь. Но жизнь была, она текла и пенилась, кипела, пузырилась и булькала самыми разными происшествиями. Про них мне грех не рассказать. Но по порядку не получится. Ни по хронологическому, ни по причинно-следственному, ни по какому. Что, конечно, слава богу. Потому что этого порядка в жизни столько и без меня, что очень часто к горлу подступает. А тут как раз и стоит отдохнуть на моей неприхотливой книге. Ибо благую весть я никакую не несу, поскольку не имею. Да если б и была, то не понес бы.
    Новых идей, мыслей и сюжетов тоже в этой книге не предвидится, поскольку все уже сочинено в далекие средние века - и современными авторами только воруется. А средневековые авторы, в свою очередь, покрали эти мысли у античных, и если что-то новое у них мелькнуло - это, значит, из источников, не сохранившихся и до нас не дошедших.
    Еще чуть не забыл. Ведь мемуары пишутся затем, чтоб неназойливо и мельком прихвастнуть. И в этом смысле тоже самая пора. Поскольку в возрасте весьма солидном выпал мне большой и подлинный мужской успех. Об этом расскажу незамедлительно.

    Случилось это в городе Нью-Йорке. Только что закончился мой вечер, почти все уже ушли, а мы с двумя приятелями медленно курили, дожидаясь третьего, который должен был везти нас выпить. Мы уже и разговаривали вяло - не терпелось сесть, расслабиться и налить по первой. К нам подошла женщина лет тридцати пяти с суровым от решительности и волнения лицом. В роскошной, почти до пола, енотовой шубе; американки таких дорогих шуб не носят - впрочем, я ее заметил еще в зале, очень она вся была в экстазе, когда слушала, даже не смеялась в тех местах, где все смеются. А сейчас у нее было и вовсе маршальское лицо. Никакого внимания на двух приятелей она не обратила, она просто их не видела в упор.
    - Вы свободны? - отрывисто и сурово спросила она меня. Я ее понял как-то экзистенциально (и угадал), отчего ответил быстро и послушно:
    - Нет, я женат и двое детей.
    - А в ближайшие два дня вы свободны? - с той же непреклонностью спросила она. А я уже слегка опомнился от напора ее ощутимой энергии.
    - Нет, - ответил я, - я улетаю, у меня вечера в Бостоне и Чикаго.
    - А ближайшие два часа вы свободны? - Каменно и прекрасно было ее лицо, ничуть не мягче, чем у Петра Первого под Полтавой.
    - Мы с друзьями едем выпивать, - виновато сознался я.
    - А брат у вас есть? - требовательно спросила она.
    Брат у меня есть, поэтому я растерялся на мгновение, подумав почему-то, что до Кольского полуострова, где живет мой брат, - много тысяч километров. А она, истолковав по-своему мое секундное замешательство, быстро-быстро сказала:
    - Красивого не надо, можно такого же!

    Могу ли я после этого медлить со своими мемуарами?

    И похвалу себе уже я слышал - выше не бывает. Как-то я пошел (еще в России) на проводы одной знакомой. Она много лет преподавала в университете, и десятка два ее студентов тоже заявились попрощаться. Выпив, несколько из них принялись читать мои стишки.
    - Что, Гарька, приятно, что тебя так знает молодежь? - спросила у меня приятельница негромко. Но была услышана.
    -Так это вы и есть Губерман? - снисходительно спросил самый активный юный декламатор.
    - Вроде бы да, - ответил я смиренно.
    - Надо же, - надменно пробурчал студент, - я был уверен, что вы давно уже умерли.
    Непременно я был должен этим где-то похвастаться письменно.

    Однако есть еще одна, возможно, главная причина.
    Года два назад я с наслаждением трудился в качестве раба на подготовке выставки художника Окуня. Там были не только и не столько картины, сколько различные сооружения, созданные его причудливой фантазией. Две выставки одновременно открывались в двух музеях, и с месяц я там пропадал. А когда они открылись, я себя почувствовал их полноправным участником и водил по экспозиции друзей, хвастаясь мастерством Окуня как собственным. На одной выставке была маленькая выгородка, имитирующая кабинет психотерапевта. Там стоял стол и два небольших стула, были положены салфетки для отирания слез, все было белоснежно и врачебно, а бутылку и стаканы я туда принес по личному кощунству. А когда отпили понемногу, я сказал своему другу, высокому профессионалу психотерапии доктору Володе Файвишевскому:
    - Ну что, слабо со мной без подготовки провести сеанс лечения?
    - Садись и начинай, - сказал Володя буднично. Я сел и начал:
    - Доктор, на душе у меня очень тяжело. Нет удачи, мир устроен глупо и несправедливо. У меня душа болит, едва я оглянусь вокруг себя.
    - На то она и душа, - ответил доктор. - Она есть, поэтому и болит. Она у вас еще жива, а это очень много.
    - Меня все раздражает и не радует, - пожаловался я. - Мне одиноко и тоскливо.
    - Все мы одиноки в этом мире, - эхом отозвался доктор. - Нас такими создали, и мы преодолеть этого не можем. Жизнь - очень тяжкая нагрузка, и она для всех нас такова.
    - Томит меня все время что-то, и желаний нету никаких, одна усталость, и порой мне просто трудно жить, - настаивал пациент.
    И он услышал ключевую утешительную фразу.
    - Потерпите, голубчик, - ласково ответил доктор, - уже так немного осталось!


    

Designe of page
CSI "Facktor"
mailto: foxmax@inbox.ru