|
|
|
К бумаге страстью занедужив, писатель был мужик ледащий; стонала тема: глубже, глубже, а он был в силах только чаще. Наследства нет, а мир суров; что делать бедному еврею? Я продаю свое перо, и жаль, что пуха не имею. Бюрократизм у нас от немца, а лень и рабство - от татар, и любопытно присмотреться, откуда винный перегар. Дойдут, дойдут до Бога жалобы, раскрыв Божественному взору, как, не стесняясь Божьей фауны, внизу засрали Божью флору. Совсем на жизнь я не в обиде, ничуть свой жребий не кляну; как все, в гавне по шею сидя, усердно делаю волну. Среди чистейших жен и спутников, среди моральнейших людей полно несбывшихся преступников и неслучившихся блядей. Мужик, теряющий лицо, почуяв страх едва, теряет, в сущности, яйцо, а их - всего лишь два. Нам охота себя в нашем веке уберечь, как покой на вокзале, но уже древнеримские греки, издеваясь, об этом писали. Ища путей из круга бедствий, не забывай, что никому не обходилось без последствий прикосновение к дерьму. Я не жалея покидал своих иллюзий пепелище, я слишком близко повидал существованье сытых нищих. Старик, держи рассудок ясным, смотря житейское кино: дерьмо бывает первоклассным, но это все-таки гавно. Мы сохранили всю дремучесть былых российских поколений, но к ним прибавили пахучесть своих духовных выделений. Не горюй, старик, наливай, наше небо в последних звездах, устарели мы, как трамвай, но зато и не портим воздух. Люблю эту пьесу: восторги, печали, случайности, встречи, звонки; на нас возлагают надежды в начале, в конце - возлагают венки. |
|
|
Designe of page |