У меня на столе лежит книга, к
которой я время от времени обращаюсь, прочитаю страницу, другую и
закрываю. При этом я исхожу из совета автора, что эту книгу не
следует читать подряд и много, лучше по чуть-чуть из разных глав -
по настроению. Эту книгу не следует читать как источник
непререкаемой истины, ибо таковой в природе нет. Эту книгу не
следует читать, ища житейской мудрости, ибо автор сам по ней
тоскует. Эту книгу не следует читать ради полезных мыслей, ибо они
всегда противоречат друг другу. Эту книгу не следует читать в
надежде на советы и рецепты, ибо умному они не нужны, а дураку - не
помогут. Может быть, эту книгу, вообще, не следует читать. Но иметь
ее дома под рукой - необходимо. Я следую всем этим советам автора,
кроме одного - что эту книгу вообще не следует читать. Книга эта
называется "Гарики на каждый день". А автор ее -
Игорь Губерман.
Книгу эту мне
подарили несколько лет назад, а с автором я познакомился недавно, во
время его приезда в Нью-Йорк.
Пока скользит моя ладья
Среди пожара и потопа,
Всем инструментам бытия
Я
предпочел перо и штопор.
- Как это - перо и штопор?
Перо и шпага, говорят. И это звучит очень романтично. А перо и
штопор - вы не снижаете этим свой поэтический настрой?
-
Нет, снижаю это сознательно. Я не считаю это только снижением. Я
очень люблю выпить и считаю это хорошим времяпрепровождением для
человека. А ханжить не хочу, вот и пишу то, что я действительно
предпочел. У меня есть еще стишок, я вам его прочитаю:
К
искушениям холодно стоек,
Не считая диету бедой,
Между
ежевечерних попоек
Обхожусь я водой и едой.
-
Совсем, как Омар Хайям. Со времен Омара Хайяма прошло очень много
лет. Вроде бы, он не писал ничего такого, что было бы большим
откровением для человечества, и, тем не менее, он везде пользуется
популярностью. Я вас не обижу, если скажу, что вы идете по следам
Хайяма?
- Наоборот. Это один из моих любимых поэтов. А
драматург Алексей Файко когда-то сделал мне потрясающий комплимент,
как-то очень осветивший мою жизнь. Он сказал, что я Абрам Хайям.
- А чем берут за душу Омар Хайям и Абрам, простите,
Игорь Губерман?
- Давайте я вам за
Хайяма скажу. Мы всегда читали его в плохих переводах. А недавно
умер поэт Герман Плисецкий, который перевел Хайяма практически
сегодняшним языком. И это зазвучало снова и необыкновенно. Позвольте
я вам зачитаю.
Если есть у тебя для жилья закуток
В
наше подлое время и хлеба кусок,
Если ты никому не слуга, не
хозяин,
Значит подлинно мудр ты и духом высок.
Как
видите, по-другому зазвучал Хайям в хорошем переводе и оказался
абсолютно современным поэтом.
- А в чем вы похожи на Омар
Хайяма, а в чем расходитесь? Я его, естественно, в подлиннике не
читал, но доподлинно знаю, что он ненормативную лексику не
употреблял, а вы к ней весьма склонны. Это почему? Из эпатажа или из
каких-то других соображений?
- Ни в коем случае. Я
просто считаю ненормативную лексику естественной частью великого,
могучего, правдивого и свободного языка. Она сегодня вернулась в
современный русский литературный текст. А, ведь, эта лексика в
лучших произведениях российской литературы спокойно гуляет. Я имею в
виду Юза Алешковского, Венечку Ерофеева и
других. Она же - естественная и неотрывная часть нашей жизни. Мы же
много лет ханжили.
- Мы порою традиционны и консервативны
в наших духовных проявлениях и то, что вы поднимаете на щит,
некоторых коробит. Меня, например. А разве это так уж плохо - быть
иногда традиционным и консервативным. Не хамить, извиняться, когда
следует, быть деликатным к людям, не матюкать своего
собеседника?
- Наверное, не плохо. Но я вполне искренне
употребляю все слова, которые мы употребляем в разговорах друг с
другом.
- Пойдем дальше. Снова ваше четверостишие:
Я еврея в себе убивал,
Дух еврейства себе запретил,
А когда сокрушил наповал,
То евреем себя ощутил.
-Как это понимать? Отрицали свое еврейство и все-таки
снова пришли к нему?
- Нет, нет, это не так. У меня был
другой стишок, сейчас я его вспомню. Я его вместе с Пушкиным
написал, такой хвалебный самому себе стишок.
Любезен буду
долго я народу,
Поскольку так нечаянно случилось,
Что я
воспел российскую природу,
Которая в еврее насочилась.
- Много ваших гариков, которые говорят о загадочной
еврейской душе. Душе, которая очень самостоятельна, но все-таки в
какой-то части своей очень привязана к времени и обстоятельствам
жизни.
- Конечно, привязана. Еще могу стишок прочитать.
От ловкости еврейской не спастись:
Прожив на русской
почве срок большой,
Они даже смогли обзавестись,
Загадочной
славянскою душой.
- Игорь, а что такое "гарики?"
Почему именно "гарики?"
- Я когда-то их называл
"дадзыбао". Помните, в Китае они были. А в 70-е годы, когда у меня
две книжки вышли сразу в Израиле, перед моей посадкой здесь, то их
назвали "Еврейские дацзыбао". Получилась совсем уж глупость. И я
подумал, что лучше их назвать "гарики", потому что меня дома всегда
называли Гариком, а не Игорем. Очевидно, это очень органично, потому
что сейчас появилось безумное количество Юриков, Мишиков, Мариков.
Каждый человек, который пишет четверостишия, называет их своим
именем. Одна женщина выпустила книжку, которая называется "Ирики".
- А когда вы пишете свои гарики, то вы, хотя бы, мысленно
представляете портрет того человека, для которого вы пишете?
- Я их написал несколько тысяч, не видя никакого портрета
читателя, потому что я их клал в стол. Это были 70-е годы. Хотя
портрет, наверное, обобщенный у меня был. У меня был критерий: могу
ли я это своим друзьям на пьянке вечером прочитать, чтобы не было
стыдно. И поэтому портрет читателя - это для меня обобщенный портрет
моих друзей.
- У вас ваших гариков много тысяч, вы
продолжаете их пополнять. А как они возникают?
- Мне
очень не хочется притворяться творческим человеком. Вот встанешь
утром, голова болит, жить не хочется, я - не утренний человек.
Выпьешь кофейку, закуришь, какая-то идейка начинает вертеться, и
пишется стишок. Я не потею и не сижу за столом, мучаясь. У меня
творческих мук нет, к сожалению, не могу похвалиться.
-
Когда читаешь ваши гарики еще раз, проникаешься очень оригинальной
мыслью, что жизнь - хорошая штука.
- Изумительная,
просто изумительная, практически, во всех ее проявлениях.
- Давайте уж правду говорить, вы уже не совсем молодой
человек. Как вы думаете? Вам 64 будет летом. Это, разумеется,
возраст молодости, но не юности, скажем так. А когда человеку за 60,
для него еще существуют радости жизни?
- В полной мере.
И даже еще более остро, чем у молодых. Потому, что у молодых
ощущение такой безбрежности впереди, а в этом возрасте начинаешь
ценить, практически, каждый день.
- Вот Лев Николаевич
Толстой говорил: "Я никогда не думал, что старость так прекрасна". Я
не говорю о старости, нет. Все же в наше время критерии сместились.
Когда-то Достоевский писал, что вошел старик сорока лет. А 64 в наше
время это почти молодой возраст. И, тем не менее, когда Толстой так
писал о старости, он что, на ваш взгляд, лицемерил или правду
говорил?
- Старик в своей жизни столько лицемерил, что я
за него поручиться не могу. В частности, с вегетарианством. Он, на
самом деле, обожал куриные бульончики. Но, наверное, он имел
основания для своих слов о старости.
- Коль скоро мы
заговорили о писателях, то Шолом-Алейхем
утверждал, что смеяться полезно. Вообще-то, как вы думаете, смеяться
действительно полезно в наше серьезное время, когда все вокруг
забыли о простых радостях жизни и изматывают себя в вечной погоне за
деньгами и жизненными благами, в гонке за которыми теряют и
здоровье, и умение быть довольными жизнью?
- Смеяться -
не просто полезно. Смеяться - целебно, смеяться просто необходимо.
Кто-то из средневековых врачей писал, что приход в город двух шутов
равносилен работе многих врачей.
- Сознавайтесь, чего это
вы такое написали на евреев.
Еврейство - очень
странный организм,
Питающийся духом ядовитым,
Еврею даже
антисемитизм
Нужнее, чем еврей антисемитам.
- К
сожалению, это так и есть. Евреям очень нужен антисемитизм. Нужно
противостояние. Корабль бы не плыл, если бы не было сопротивления
воды. Евреи поэтому и выросли такими, что было чему сопротивляться.
- А вы в повседневной жизни какой - остроумнее своих
гариков или другой? Вот вы сами говорили, что утром встаете мрачным,
с плохим настроением.
- Это зависит от времени суток, от
ситуации, от того, с кем общаешься. Вы спросите моих друзей, они
скажут: "Да, вот веселый человек, мы по вечерам с ним замечательно
выпиваем". А спросите у моей жены, она скажет вам, что я мрачный
угрюмец и вообще мерзкий тип.
- Осмелюсь предположить,
что жена к вам иначе относится, иначе, зачем бы она терпела такого
колючего человека, как вы. И в глубине души, наверное, хоть и ворчит
на вас, но тоже ваш почитатель. Кстати, как в семье воспринимают
ваши стихи?
- Жена моя филолог, человек очень умный и
очень любимый мною. Она совершенно спокойно относится ко всему, что
я пишу. Иногда она меня спрашивает - ну что, какую новенькую гадость
ты про меня написал, если я выхожу из комнаты с сияющим лицом. Она
прекрасно понимает, что автор и образ героя, который есть в стихах -
это разные вещи. В семье стихи мои воспринимают нормально. Ну, есть
такой муж, папа, дедушка, который пишет стихи, и хорошо, что он
занимается этим, а не курит опиум.
- Кстати, ваши стихи
пытались переводить. Я заранее не завидую переводчику.
-
Их пытались переводить почти на все языки. Но терпели неудачу.
Потому что, я думаю, реалии нашей жизни очень трудно выразить на
другом языке.
>>> Читать следующую статью >>>