СМЕХОТЕРАПЕВТ
Интервью с Игорем Губерманом

Главная Предисловие Стихи Проза Фотоальбом Статьи Книги Выступления Подражания Антигарики Гимн Игорю Губерману
Гостевая Форум Голосования Друзья Новости Автор сайта Апофеоз тщеславия

Используете ли Вы программы для блокирования банеров, счётчиков и PopUp?
Да, постоянно
Да, часто
Да, иногда
Блокирую только PopUp ("Выпрыгивающие окна")
Нет, не использую
Впервые слышу о таких программах
Другое
Результаты

Поиск по сайту
:: www.yandex.ru ::

    Игорь Губерман на моей памяти во второй раз приезжает в Америку. На его концерт в прошлый раз я не пошел из скепсиса, перевесившего необходимость куда-то ехать, суетиться: ну, подумаешь, какие-то гарики, видали мы и Евтушенко с Вознесенским, и ныне покойного Александра Иванова, и Иртеньева вкупе с Вишневским.

    На сей раз одно из выступлений поэта должно было проходить в зале, находящемся в 15 минутах езды от моего дома. Не пойти - грех; это о тебе персонально, стало быть, говаривал Александр Сергеич: "Мы ленивы и нелюбопытны...".

    Он вышел на сцену спортивной походкой, моложавый, несмотря на свои шестьдесят, подтянутый. Одет очень просто - процитирую одну из присланных Губерману записок: "Почему вы так вызывающе скромно одеты?".

    Аудитория замерла, едва он начал говорить: негромко, без пафоса, но тепло и очень доверительно. Спросил, кто уже бывал на его концертах, - поднялся с десяток рук, он, видимо, успокоился. Потом меня не оставляло ощущение некоторой накатанности программы, проверенности шуток и реприз. Но какая в том беда! Об этом забываешь, когда слезы сами катятся из глаз, платок скоро становится мокрым, ты хохочешь навзрыд и боковым зрением фиксируешь аналогичную реакцию соседей. Итак, интервью с Игорем Губерманом.

    - Игорь Миронович, когда вы почувствовали вкус к слову?

    - Вкус к слову я почувствовал, наверное, в раннем детстве, когда мама читала мне бабушкины сказки.

    - Почему же тогда вы поступали в технический вуз? Вы окончили школу с медалью - может, это помешало правильному выбору?

    - В МИИТ я поступил потому, что мой папа, инженер-экономист, сказал мне (это был 53-й год): "Гаринька, поступай в технический вуз". С медалью меня засыпали на собеседовании в Энергетическом - впоследствии на заданный мне на собеседовании вопрос не отвечали и доктора физмат наук. А в Бауманский я пришел подавать документы, а какой-то симпатичный человек мне говорит: "Вас все равно не примут, идите в МИИТ". Там не было собеседованиям, и там евреев не засыпали. В нашей группе из 30 человек было 22 еврея.

    - А в институте как-то проявилось ваше поэтическое дарование?

    - Я писал стихи, посещал литературное объединение, сочинял всякую чушь, а поскольку страдал первой любовью, писал немыслимое количество лирических стихотворений - сопливых и счастливых, которые впоследствии аккуратно утопил в помойном ведре, чему очень рад. Четверостишия я тогда еще не писал, это пришло в начале шестидесятых.

    - Тогда ведь вовсю гремели Евтушенко, Вознесенский... Как у вас, кстати, сложились с ними отношения?

    - Я с ними никогда не общался. С моими стишками никто из них не знаком - я в этом почти уверен.

    - Когда вы поняли, что Советская власть была и в послесталинское время - бяка? Как ваши родители к ней относились?

    - У меня были интеллигентные родители, насмерть запуганные 37-м и 48-м годом, поэтому дома никогда не было политических разговоров. Они были правоверные люди, и когда у нас по субботам собирались родственники, то тоже не было политических разговоров, а ели фаршированную рыбу и ругали меня за плохое поведение. С тех пор я не люблю фаршированную рыбу.

    - Вы разъезжали по стране в качестве инженера-электротехника и параллельно, кажется, писали книжки?

    - У меня вышло, начиная с 60-х, несколько книжек, в том числе "Третий триумвират" - о биологической кибернетике, "Чудеса и трагедия черного ящика" - о психиатрии и исследованиях мозга, повесть о Бехтереве "Страницы жизни". Ну, и еще были "негритянские" книги: за членов Союза писателей я писал романы.

    - К сожалению, не читал вашей книжки о Бехтереве. Там рассматривается версия об отравлении Бехтерева Сталиным?

    - Я знаю эту версию - чушь собачья. Эту версию принесли, очевидно, в 1956 году врачи, возвращавшиеся из лагерей. Тогда появилось безумное количество мифов и среди них - вспомненный вами: якобы Бехтерев был отравлен Сталиным в 1927 году за диагносцирование у него паранойи. Бехтерев действительно обследовал Сталина как невролог в том году, в промежутке между двумя съездами: психологов и педагогов. В ту же ночь он умер, отравившись. Однако у Сталина тогда еще не было достаточной команды для такого тайного убийства. И главное - Бехтерев был настоящий врач, дававший некогда клятву Гиппократа и учивший студентов свято ее придерживаться. Поэтому, если бы даже он обнаружил у Сталина паранойю, он бы никогда не сказал об этом вслух. А по легенде он вышел в некую переднюю и сказал толпившимся там людям: "Этот человек - параноик". Бехтерев никогда бы не разболтал врачебную тайну - это во-первых. И второй, очень существенный момент: Бехтерев был очень осторожным человеком. Никто в то время уже не помнил, но сам-то он помнил, что летом 1917 года он в одной из питерских газет напечатал огромную статью - а он был очень авторитетным человеком в России - о том, что, по его мнению, вред партии большевиков для России сравним только с вредом от немецких шпионов. За Сталиным такое количество преступлений, что, приписав ему лишнее, мы тем самым снижаем весомость других. Когда я писал книжку о Бехтереве, я написал письмо его дочери, жившей за границей, и осторожно спросил о версии отравления. Старушка очень бодро ответила мне: "Конечно, конечно, все это знали: его отравила мерзавка молодая жена..." Все эти игры приятны для журналистов, но эта версия далека от истины.

    - Вы первый вытащили в Москву стихи Бродского. Какой это был год?

    - 1960-й. Я познакомился с Сашей Гинзбургом, который к тому времени издал два номера журнала "Синтаксис", а для третьего я привез ему стихи из Ленинграда - авторов называть не буду: больно они все знаменитые. Я к ним просто звонил, приходил и просил стихи для журнала, и они их давали. А спустя много лет мы пили как-то с Наташей Горбаневской, и она сказала, что те питерские поэты говорили обо мне, что я скорее всего стукач. Что ж они тогда стихи мне давали?

    - Вы потом с Бродским поддерживали отношения?

    - Мы с ним много потом общались, дружили, но эту тему я не хочу развивать, потому что сейчас у него развелось столько друзей, что с таким количеством он просто не успел бы пообщаться.

    - Некоторые обвиняют его в том, что он отошел от еврейства, использовав его на первых порах своего пребывания в Штатах.

    - Это ложь, и довольно мерзкая. Никогда он свое еврейство не эксплуатировал, занимался литературным трудом, и его сразу же начали поддерживать разные литературные люди. А от еврейства он действительно отошел, и единственное, что он написал о евреях, это "Еврейское кладбище" и одно замечательное двустишие:

    Над арабской мирной хатой
    гордо реет жид пархатый.

    - А почему вы, Игорь Миронович, называете свои четверостишия стишками? Нет ли в этом элемента кокетства?

    - Мне, правда, кажется, что это стишки: они короткие, мысли в них куцые. Вы хотите уговорить меня, что я поэт? Поэты - это Блок, Пушкин, Державин, Бродский...

    - А Владимир Вишневский и Игорь Иртеньев - поэты?

    - Иртеньев - несомненный поэт, человек невероятного таланта. Мне ужасно жаль, что он в рассуждении заработка должен заниматься журналом, а не сидеть и тупо писать. А Володя очень способный человек, хотите - скажу талантливый, но то, что он пишет - это шутки, а не поэзия. Поэзия - нечто другое: то, в чем музыка пульсирует.

    - Кто из поэтов оказал на вас наибольшее влияние?

    - Преклоняюсь перед Заболоцким, естественно, ранним, периода "Столбцов", но и позднего тоже очень люблю. Очень люблю Самойлова, могу назвать еще нескольких поэтов, но от Заболоцкого я дышу по-другому.

    - С Самойловым вы, говорят, тесно дружили?

    - Не могу сказать, что тесно дружил, скорее, был хорошо знаком. Самойлов мне очень помог, когда после лагеря меня не прописали в Москве. Давид Самойлович предложил мне пожить у него в Пярну. Там меня прописали, в судебном процессе сняли судимость, после чего я смог вернуться в Москву.

    - Коль скоро мы заговорили о лагерях, вспомню Варлама Шаламова, говорившего, что лагерь - абсолютно отрицательный опыт человека. Вы с ним согласны?

    - Я не могу опровергать Шаламова или спорить с ним: он сидел в смертельное время, гибельное, а я сидел в очень веселые, смешные и очень легкие времена. Я и по сегодня, когда человек рассказывает, что он сидел тяжко и дико страдал, начинаю о нем плохо думать. Не было голода, убийственной работы, сознательного мора людей.

    - Вы эмигрировали в 1988 году, когда можно было по израильской визе поехать в Америку, но вы такой возможностью не воспользовались. Не могли бы сказать, почему?

    - Потому что не эмигрировал, как вы сказали, а репатриировался, уехал на землю предков. У нас в семье никогда не было споров о том, куда ехать. Мы полагали, что советскому еврею можно выжить либо в России, либо в Израиле.

    - У вас нет ощущения узкого круга ваших читателей там?

    - У меня чудовищное количество читателей, чудовищное количество общений, мне там очень хорошо и интересно. У меня в Израиле два раза в месяц проходят концерты, залы небольшие, но полные.

    - Свою недавнюю книгу вы назвали "Закатные гарики". Не боитесь накликать?

    - Мне жена тоже говорит: "Что ты все, дурак, о старости пишешь?". А я пишу о том, что мне интересно!

    - Вы к смерти относитесь легко. И другим советуете?

    - Я вообще советов никому не даю, никогда. Я гораздо меньший дурак, чем кажусь.

    - Позвольте поставить серьезный вопрос: кто из встреченных вами людей произвел на вас наиболее сильное впечатление?

    - Леонид Ефимович Пинский, литературовед, Юлик Даниэль и моя бабушка Любовь Моисеевна.

    - Каковы ваши отношения с критикой?

    - Насчет критики у меня все просто замечательно: она меня не замечает, и я очень рад этому, потому что ни одной идиотической статьи еще не появилось. Один мужик, правда, в ленинградской газете написал как-то, что в наше время, когда все горят и устремляются, очень приятно читать стишки человека, который никуда не устремляется.

    - Сколько строк насчитывает ваше самое длинное стихотворение?

    - Восемь. Когда-то я писал длинные стишки, они опубликованы в нижегородском четырехтомнике.

    - Вы выступали как-то в городе Оренбурге, где в трех записках вас спросили: не говорите ли вы на иврите? Неужто в городе, где я родился, большая часть населения теперь говорит на нем?

    - Это вряд ли, но там живут изумительные люди. Я встречался с актерами и режиссерами местного театра, один из них, как только я похвалил его портсигар 40-х годов с Кремлем, тут же мне его подарил, я до сих пор ему благодарен.

    - Что вы думаете о нынешнем положении России?

    - Я с большой надеждой смотрю на все, что происходит в России. Хоть сейчас там и тяжело, но появился шанс, что Россия станет, наконец, нормальной страной. Через два-три поколения - станет.


    Владимир Нузов

    Взято здесь: ВЕСТНИК

    >>> Читать следующую статью >>>


    

Designe of page
CSI "Facktor"
mailto: foxmax@inbox.ru