|
|
|
|
Автор Лариса Сысоева
Лариса Сысоева: У Сысоева была выставка в Варшаве. На вернисаж пришли многие польские деятели культуры, в том числе Анджей Вайда, актриса Комаровская, Анджей Дравич и другие. Перед открытием Славу повезли на телевидение давать интервью. Был прямой эфир. Сысоев посмотрел в камеру и сказал: - Прежде всего я хочу извиниться перед поляками за все, что Советы сделали с вами. У поляков были слезы на глазах, а Сысоев так и остался единственным русским, который перед поляками за советскую власть извинился. Сысоев прочитал эту мою запись и приписал: "Потом это сделал Михаил Сергеевич". И поставил знак вопроса. Андрей Битов долго рассматривал рисунки Сысоева, потом сказал: "Не могу больше, страшно устал. Вот мы, писатели, когда пишем, отдаем свою энергию, а вы, художники, ее забираете". Натан Федоровский, владелец известной галереи "Авангард", разглядывая Славины работы, сказал: "Твои картины должны стоить очень дорого. Ведь ты продаешь не только произведения искусства, но и свою биографию". Отар Иоселиани сказал нам: "В Париж хорошо приехать, отдохнуть, повеселиться и уехать, а в Берлине хорошо жить и работать". Сергей Юрьенен: Берлинские "эпохалки" Ларисы Сысоевой в 99-м году появились в журнале "Октябрь", затем были изданы отдельной книгой в Москве, а сейчас там издательский дом "Подкова" выпускает второе переиздание - одновременно, кстати, с альбомом рисунков и карикатур Вячеслава Сысоева. Чем вызван интерес читателя к "эпохалкам"? Несомненно, легендарной фигурой художника-сатирика. Однако, к примеру, Игорь Губерман, создатель "гариков", находит "удивительным" творчество Ларисы Сысоевой, которая - по словам поэта, - "ухитряется создавать литературу из самого воздуха человеческого общения". "Да, - вторит прозаик Дина Рубина, - это она, жизнь - ее крупинки, песчинки, - тот песок, который Лариса намывает, и который потом, лет через несколько десятков, становится золотым". Еще один из энтузиастов "эпохалок", писатель Евгений Попов: "Шум времени Лариса Сысоева передает безыскусно-мастерски, не корча из себя "писательницу", не расставляя так называемых акцентов, "ни кого не кляня, не виня", как пел когда-то Юз Алешковский. Вот, кстати, у моего микрофона Юз и сам, только что прочитавший книгу. Юз Алешковский: В последнее время на книжных полках, на развалах книжных любезного нашего отечества появлялись, да и завалены наши развалы различными воспоминаниями и мемуарами. Кто только не вспоминает - и артисты, и циркачи, и балеруны, и певцы, и даже руководители органов, бывшие министры, люди с погонами, в прежние времена многозвездочными, и без погон. Одним словом, работа памяти сильна. Это немного удивляет, потому что память отдельного человека с течением времени, с возрастом становится такой, что даже забываешь, что имеется болезнь Альцхаймера и называешь ее Оппенгеймера или Фейхтвангера. Книга Ларисы Сысоевой полна и бытовых зарисовок, полна и размышлений. Причем, какое-то чутье позволило ей составить книгу так, что она является таким сборничком, такой коллекцией коротко написанных или случаев из жизни, или характеристик друзей, или анекдотов, если на то дело прошло, которые происходили в жизни, не анекдотов, ходивших из уст в уста, а анекдотичных случаев и так далее. Книга окрашена таким юморком и душевностью. Она написана человеком врожденно грамотным, литературно грамотным. И от этого выигрывает в сочетании с какой-то такой наивной искренностью, подтолкнувшей автора к написанию этой книги. Не честолюбие, не попытка угнаться за теми, кто хочет стать известным или заставить вспомнить свою известность, - совершенно иные мотивы, это ясно при чтении книги, руководили автором. Это вызывает благодарное к ней отношение - и уважительное. Поскольку чувствуется благородство натуры автора, о чем бы они ни писала. Кроме всего прочего, Лариса Сысоева - жена очень известного в прошлом, к сожалению, немного подзабытого на родине, замечательного, я бы сказал даже, великого художника-сатирика Вячеслава Сысоева. То, как описаны шутки, его реакции на что-то, он чрезвычайно остроумный человек, позволили мне познакомиться с личностью, о которой я знал понаслышке, и даже, уже находясь на Западе, принимал какое-то участие в акциях по защите его свободы и его жизни. Я уж не говорю о том, что на страницах книги встретил много-много своих старых знакомых, и они открылись с разных сторон. Некоторые черты характера их были мне не знакомы. К одним я стал относиться еще лучше, а к другим еще хуже. Одним словом, книга и о личной жизни Ларисы, и о жизни совковой, об общей нашей жизни. Свидетельство доброе и душевное, и превозмогающее абсурд, свидетельствот о том, что жизнь трепыхала, и достоинство человека оставалось достоинством человека в те времена, когда, казалось, мертвечина сковала и душу человеческую, и тело общества. Благодарен начинающей писательнице. Она в конце книги утверждает, что больше никогда не возьмется за перо, что это ее последняя книга, но, я думаю, не выдержит, тем более, если читатели поддержат ее и создадут атмосферу успеха и известности. А книга, безусловно, этого стоит. Лариса Сысоева: Как-то я прихожу с работы домой, Сысоев испуганно посмотрел на меня, приложил палец к губам и тихо сказал: "Мамочка, у нас там пьяный классик спит". Сысоев как-то спрашивает Сергея Каледина: "Сережа, а кого ты видишь на месте Ельцина?" "Аллу Пугачеву, - ответил он. - У нее поклонников полстраны, да и вообще она баба компанейская". Ина Штейн посмотрела на рисунки Сысоева и сказала: "Теперь я понимаю, почему ты ни на одного мужчину не смотришь. После Сысоева все мужики кажутся такими пресными, что хочется их подсолить и поперчить". Позвонил Женя Попов и пригласил Сысоева на выставку современного искусства. "Ненавижу модернизм", - исчерпывающе ответил Сысоев. Игорь Губерман рассказывал про Жванецкого, что у него очень молодая жена и маленький ребенок. Я сказала: "Ну не понимаю, зачем нужно в таком возрасте жениться на таких молодых?" Сысоев и Губерман хором воскликнули: "Потому что очень хочется!" Губерман позвонил моей подруге и говорит: "Дружочек, я хочу вас соблазнить". "Ну, то ж, соблазняйте," - добродушно разрешила она. Я все рассказывала Губерману про Виктора Ерофеева - какой он аристократ по натуре, как хорошо воспитан, со вкусом одет. Губерман слушал, слушал, потом воскликнул: "Блядь, буду теперь каждый день ноги мыть!" Мариночка Крутоярская - композитор, живущая в Берлине, была приглашена Андреем Михалковым-Кончаловским на роль музыкального продюсера на праздник 850-летия Москвы. Спонсором выступала компания "Би-би-си". Марина прилетела в Лондон на переговоры. Англичане предупреждают ее: "Хотелось бы, чтобы звучали только русские хиты, известные во всем мире". Марина ответила: "Во всем мире известно только три русских хита - Первый концерт Чайковского, "Калинка" и "Очи черные". Англичане довольно закивали головами и спросили: "А кто, по вашему мнению, мог бы спеть "Очи черные"?" "Лучано Паваротти", - не задумываясь сказала Марина. И что самое любопытное, переговоры с итальянским певцом вели, но он заломил за одну песню астрономическую сумму - 160 тысяч долларов, и Лужков сказал: "На фиг". Мы сидели у замечательного русского писателя Приставкина, выпивали и говорили о современной литературе. Томас Решке, переводчик Приставкина на немецкий, сказал, что считает Горенштейна современным Достоевским. Приставкин надулся и молчал весь вечер. Я провожала Приставкина в Москву, он пошел в аэропорту в туалет, вернулся и грустно сказал: "Да, туалет чище, чем кремлевский". Сысоев как-то рассуждал, как с ним обошлась советская власть, да и после нее ничего не изменилось в его судьбе. "Я как был для них уголовник, так и остался. А после всего захотят, чтобы я работы вернул на родину", - заметил он. "Я твоя родина", - сказала я. Я внимательно прочитала книгу Могутина. Талантливые стихи, пишет о том, что его волнует. Правильно он заметил: "Не всем о вагине писать". К нам в гости должна была прийти Татьяна Толстая. Как раз в это же время у нас гостил Губерман. Когда Игорь узнал, что придет Толстая, он говорит: "Давай ее разыграем. Скажи, что я ваш приятель - зубной врач из Израиля". Я на него посмотрела и говорю: "С таким жутким зубным протезом тебе никто не поверит, что ты зубной врач". Но договорились, что я Толстой не скажу, кто у нас гостит. Я привезла Таню, она входит в дом, знакомится с Сысоевым, выходит Игорь, она улыбнулась и говорит: "А вот и Губерман". "А ты боялся, что тебя не узнают", - сказала я. В "Русском доме" должна была состояться выставка Сысоева под эгидой "Московских новостей". Помогала красавица Наташа Голицына - вешали работы в ее галерее по всему периметру в фойе. Мы развесили уже почти все работы, в том числе несколько нелицеприятных коллажей с Ельциным. Смотрим: какой-то маленький, серенький, как мышонок, в сереньком костюмчике, второй раз встретишь и не узнаешь, рассматривает внимательно работы и осуждающе качает головой. На пальце крутит по-хозяйски ключи и говорит, указывая при этом пальцем: "Эти работы с Ельциным снять немедленно". Я говорю, что не сниму. А сама спрашиваю Голицыну: "Кто это такой?" Она поясняет, что это новый замдиректора по хозяйственной части, то есть завхоз по-нашему. Потом пришел директор и грустно сказал: "Мне очень нравится творчество Сысоева, но если эти работы не снимут, то снимут меня". И я убрала три работы с Ельциным. Так Сысоев доказал, что он не ко двору ни при одной власти. Губерман пригласил Сысоева выпить, Слава начал стыдить Игоря: "Вот, говорят, что евреи споили русский народ. Во-первых, лично меня никто не споил, а во-вторых, пока они русский народ спаивали, сами тоже спились". Губерману так понравилась эта мысль, что он тут же на эту тему "Гарик" написал. Художник Комар сказал Сысоеву: "Ты предтеча русского соц-арта". Слава отвечает: "У меня нет мании величия, я не Пикассо". Комар возражает: "Ну, Пикассо не очень хороший художник". Сысоеву позвонил художник Виталий Комар из Америки и сказал: "Сысоев, ты уже можешь умереть, о тебе написали в американской энциклопедии политической карикатуры. Из советских художников там представлены только Кукрыниксы и ты". Слава выслушал и сказал: "Это несправедливо, есть много других художников. И вообще - американская энциклопедия - это не истина в последней инстанции". Сережа Каледин очень похож на Довлатова. Он пришел в дом Довлатова вскоре после смерти хозяина. Собака, первый раз увидевшая Каледина, радостно к нему подбежала и начала ластиться. Я привезла подруге учебник русского языка Розенталя. А подруга только что вернулась из Бостона, где гостила у друзей, увидела учебник и говорит: "Смотри, как интересно, а в Бостоне у моих друзей учебник английского - Левенталя". Когда мы въехали в нашу берлинскую квартиру, все соседи познакомились с нами. У нас в подъезде восемь квартир, по две на этаж. Все приглашали нас посмотреть, как они живут, делились новостями, помогали, чем могли. И только одна соседка странно смотрела на меня. Глядя на нее, я подумала: ну надо же, никогда не скажешь, что немка - типично русская женщина. Как-то подходит она ко мне и спрашивает: "У вас есть время? Пойдемте, я покажу вам мою квартиру". Мы зашли к ней. Квартира как квартира - подумала я, чистота идеальная. Вдруг женщина тихо говорит: "Вы знаете, а у меня ведь отец русский". И дальше рассказывает: "В 45-м году моя мама познакомилась с русским офицером, они полюбили друг друга. Скоро должна была родиться я, родители решили пожениться. Когда об этом узнали в части отца, его в 24 часа отправили в Россию. Больше мы о нем никогда ничего не слышали. Мама много лет пыталась разыскать его, писала запросы, но все без результата". Я сказала: "Давайте напишем, может сейчас это поможет". Она грустно посмотрела и ответила: "Мама уже умерла". У нас во дворе жил немец-пьяница. Весь голубой от татуировки. Каждый вечер приходил пьяный домой, дверь была закрыта на ключ, он орал на весь двор: "Мария, сволочь, открой дверь!" Так как двор небольшой колодец, то резонанс получался не слабый. После криков он начинал стучать в дверь. Сысоев умилялся: "Ну, совсем как русский пьяница!" Как-то утром встречает меня соседка фрау Либерт и спрашивает, слышала ли я крики. Я честно отвечаю, что слышала. Тогда она с грустью посмотрела на меня и сказала: "Не обращайте внимания, он больной человек". А я подумала - ну, тогда у нас полстраны больных. Сысоев слушал дебаты по делу Клинтона о сексуальной афере, потом подвел итог: "Нет повести печальнее на свете, чем повесть об Овальном кабинете". У меня была знакомая, которая, будучи замужем за военным, жила в ГДР. И она рассказала: "У нас в военной части держали свиноматок. Как-то раз работники решили привести немецких самцов для улучшения породы. Договорились с немцами, привезли хрюшек, ввели их в советский свинарник. Немецкие свиньи были такие чистые, гладкие. Вошли они в загаженный вонючий хлев, увидели наших вываленных в грязи свинок, развернулись и убежали. Так и не смогли они улучшить нашу породу". Один приятель сидел как-то в ресторане с Никитой Михалковым и тот долго рассказывал про свою трехсотлетнюю родословную, а потом грустно спросил: "Почему собакам дают медаль за породу, а людям нет?" Я пожаловалась приятелю: "Что-то у меня с годами прибавился аппетит". А он меня успокоил: "Не переживай, еда - это секс старости". Мы смотрели фильм про американского иллюзиониста Давида Коперфильда. Сысоеву больше всего понравился сюжет, когда у иллюзиониста исчезает вагон. Потом Слава заметил: "Вообще-то чему удивляться? У нас на родине составы исчезают бесследно". Слава смотрит русскую программу телевидения. Он скрупулезно просматривает все программы, которые его интересует, а потом комментирует. Как-то посмотрел совещание высших военных и милицейских чинов, пришел ко мне и говорит: "Это сборище воров в законе". К нам в гости пришли симпатичные люди Лика и Юлик, и разговор зашел о литературе, упомянули Виктора Ерофеева. Лика воскликнула с пафосом: "Я как прочитала его "Жизнь с идиотом" - сразу поняла, что это мое!" И строго посмотрела на мужа. Сергей Юрьенен: Вопрос к всемирно известному супругу автора записок - как Вячеслав Сысоев чувствует себя в качестве их героя? Вячеслав Сысоев: Что касается самой книги, то могу сказать: это мне повезло, что у меня такая жена. У меня было довольно много жен, никто из них книг не писал, но никто из них и ничего хорошего обо мне не сказал. Так что моя жена Лариса, я надеюсь, последняя жена, она единственная, кто сумел столько сказать всякого обо мне. Сергей Юрьенен: Антитоталитарное творчество Сысоева уникально, в своей сфере этот рисовальщик и карикатурист конгениален разве что Солженицыну - и столь же одинок. Однако географически Сысоев с Солженицыным разминулся - писатель вернулся, художник уехал на Запад. Этой весной одновременно с переизданием "эпохалок" в Москве выходит альбом его карикатур. Увидит ли Москва Сысоева на презентации? Вячеслав Сысоев: Вопрос сложный. У меня есть такой формальный ответ, после которого все говорят: ну, тогда понятно. Формальность его заключается в следующем, что советская власть и то, что случилось с Россией после советской власти, это меня не устраивает, честно говоря, думаю, что, так же как и я их не устраиваю, они не устраивают меня. И самое для меня лично неприятное это то, что я как был отщепенец и как меня назвали в фельетоне "уголовник в терновом венце", я таким же и остался. То есть за все годы, которые прошли после перестройки, после постперестройки, я как был отщепенцем, таким есть. Скажем, десять, пять лет назад еще кто-то пытался предпринять какие-то шаги для того, чтобы меня реабилитировали. Этим занимался Яковлев непосредственно. Меня связали с его секретариатом, просили срочно прислать данные обо мне, сведения. Я все это послал. Потом занимался Анатолий Приставкин. Ничего не действует на господ или товарищей, которые сидят в судах, в прокуратуре. В принципе, у меня просто срок преступления давно погашен, но я не реабилитирован. Я не знаю, почему. Мне сказали - зачем ты ломишься в открытые ворота? Нет, так нет, от этого в твоей жизни ничего не меняется. Да, не меняется, конечно, но обидно, тем не менее. Сергей Юрьенен: Времена нетерпимости, казалось бы, прошли - и Ельцин, и Путин терпят политическую карикатуру... Вячеслав Сысоев: Они и меня терпят. Я публиковался в "Московских новостях". В принципе "Московские новости" - это была первая газета, в которой, благодаря Егору Яковлеву, за что ему большое спасибо, я опубликовал первые свои работы. Это был 88-й год, до этого ничего не было, к сожалению, на родине. Сейчас отношение с периодикой хорошее. Когда что-то нужно, когда какой-то юбилей, меня теперь как старого буденовца вызывают и просят что-то такое рассказать, напомнить или просто вспомнить старые былые годы. Я с упоением рассказываю, как это все происходило, как мы боролись. Сергей Юрьенен: Сейчас мы вернемся к запискам Ларисы Сысоевой, но сначала последний вопрос к их главному герою: вызывает ли у него творческое вдохновение нынешняя кремлевская команда? Вячеслав Сысоев: Абсолютно нет. Странно, но факт: казалось бы, пришел бывший представитель Комитета госбезопасности - какая благородная тема для рисования, для разоблачения. Мне совершенно это неинтересно стало. Я не знаю, может это в связи с возрастом, или еще какие-нибудь причины. Я не нарисовал и не собираюсь рисовать ни одного рисунка по поводу Владимира Владимировича, мне совершенно это не интересно. Лариса Сысоева: Как-то звонит Виктор Ерофеев и спрашивает, чем я занимаюсь. Я отвечаю: "Книгу пишу". Виктор замолчал, потом поинтересовался: "Про что?" Я говорю: "Да про всех про вас". Виктор помолчал и сказал: "А что про меня?" "Про всех только хорошее и доброе". И зачитала ему несколько историй про него. Виктор развеселился и говорит: "Молодец. Ты делаешь большое дело". Сысоев решил поставить себе русское телевидение. Наконец это стало возможным благодаря тому, что запустили новый спутник. Пришел Сергей, специалист по установке спутниковых антенн, несколько часов провел на крыше, устанавливая тарелку, потом сел к телевизору и ничего не может понять - изображение отсутствует. Пришлось звонить в Бонн, там находится корпункт "НТВ" в Германии. Корреспондент сказал, что именно в этот час, когда нам установили антенну, отключили передачу программы с тем, чтобы сделать ее платной. Я Сысоеву говорю: "Это тебе контора мстит, вот и отключили "НТВ". Сысоев ответил: "Больно ты уж высокого мнения о моей персоне". Когда Слава услышал про убийство Галины Старовойтовой, он позвонил в Москву Жене Попову и в сердцах воскликнул: "Что же это за страна, где убивают таких людей?" На что Попов ему ответил: "Приезжай, наводи порядок". Леночка Тихомирова издала брошюру "Русские писатели в Германии". Я позвонила и поздравила Лену с завершением огромной работы. Тогда она пожаловалась: "Начали звонить писатели и высказывать претензии. Один спросил: не положен ли ему гонорар за то, что упомянули его имя? Позвонила одна поэтесса и была страшно недовольна тем, что слово "визажистка" на немецкий перевели как "косметичка". Она в молодости работала по такой специальности. Я рассказала Славе, он саркастически сказал: "Подумаешь, написали - вместо макаронной фабрики работала на вермишелевой". В Берлине есть несколько русских магазинов. Там есть все, что может представить советский человек, знающий, что такое дефицит. Я иногда туда прихожу, чтобы повесить плакаты о выступлениях писателей, наших друзей. Захожу в магазин на Лиценбургерштрассе, прошу повесить плакат об выступлении Игоря Губермана. Хозяйка посмотрела на плакат и раздраженно, на повышенных тонах говорит: "Мы ваш плакат не повесим, у нас другая публика". Смотрю - а ее сын вешает плакат Игоря Крутого. Инна, моя подруга, прочитав послесловие Хоружего к "Улиссу" Джойса, позвонила мне и сказала: "Ну, Джойсу я бы не отдалась, а Хоружему - не задумываясь". Мы с Инной обсуждаем мое выступление. Он говорит: "Почитаешь "Эпохалки". Я возражаю: "Ну, ты ведь все это слышала!" Инна отвечает: "Я Первый концерт Чайковского тоже не один раз слышала и еще раз с удовольствием послушаю". Мы живем в Берлине в старом доме, которому больше ста лет. К нам часто приходят печники, электрики и другие службы проверять, все ли в порядке. Как-то раз открываю дверь, на пороге стоят трое симпатичных немцев, у которых очки поблескивают золотистой оправой. Им нужно проверить газовое отопление. Сысоев увидел их и спрашивает: "Это кто такие?" Я объяснила, что рабочие, пришли проверять газовый прибор. Слава комментирует: "Эти немецкие рабочие выглядят лучше, чем у нас профессура в Московском университете". Сысоеву надоело, что я часто занимаю компьютер, он и говорит: "Женщина должна знать три "К", а не четыре: "киндер", "кюхе, "кирхе", без компьютера". Борис Парамонов производит на меня гипнотическое действие. Примерно такое же, когда объявляют прогноз погоды. Если я слышу по радио его голос, я бросаю все дела и ловлю каждое его слово. Мне понравилась фраза Юза Алешковского, услышанная по "Свободе": "Успех я рассматриваю с точки зрения успеть что-то сделать". И еще он сказал, что "нельзя говорить вслух о том, что не сделано, так как бесы не умеют читать мысли, но слышат сказанное". Гениально. Я прихожу к Сысоеву и говорю: "Слава, в Берлин приехал твой начальник". Сысоев спрашивает: "Это что, Андропов с того света?" А это приехал из Америки Джерри Робинзон, возглавляющий Международный синдикат карикатуристов. Мы познакомились с Джерри еще в Москве. Тогда он приехал к нам со Стивеном Кингом. В России Киен еще не был таким популярным. В "Иностранке" была опубликована его повесть. Мы сфотографировались на память. Проходит несколько лет. Мы обживаемся в Берлине, начинаем покупать книги. Сысоев выписывает по каталогу массу книг Кинга. Я спрашиваю Славу: "А ты помнишь, что мы с ним знакомы?" Слава не признал в том улыбчивом человеке, с которым мы познакомились, автора бестселлеров. Я показала фотографию, и Сысоев мне поверил. Теперь, доставая из шкафа очередную книгу Кинга, Сысоев, копируя некоторых наших знакомых, шутит: "Стивка?! А как же, знаю, знакомы". Джерри Робинзон - художник, который придумал и нарисовал Бэтмэна. Это было в 39-м году, когда Джерри было 17 лет. Он потерял все права и не получает от фильмов ни копейки. Джерри сказал Сысоеву, что художников обманывали во все времена. Когда Сысоев был в бегах, ему помогали многие люди. Одним из них был художник Слава Провоторов. У Провоторова была машина, и он вызвался перевезти Сысоева из деревни в Москву, так как наступила зима, и жизнь за городом стала невозможна. Они ехали по заснеженному и обледеневшему шоссе, и навстречу вылетел самосвал. Провоторов был начинающим водителем, он резко затормозил, и машина, покрутившись на месте, упала в кювет, перевернувшись на крышу. Друзья выбрались из машины. У них не было даже ушибов. Сысоев, будучи во всесоюзном розыске, совершенно не желал встречи с милицией. Он неторопливо пошел вперед. Остановилось машин десять, водители легко перевернули машину и поставили ее на дорогу. На "Жигули" не было ни царапины. Один из водителей спросил, что с другом. Провоторов сказал, что тот в шоке. Дело обошлось без милиции, художники благополучно добрались до Москвы. Через много лет к нам в гости приехал в Берлин Володя Сычев, фотограф, живущий уже двадцать лет в Париже. Стали вспоминать прошлое. Сысоев рассказал эту историю, Сычев и говорит: "Ну, вот, убедились, что "Жигули" первоклассная машина?" А я заметила: "По-моему, они убедились, что Бог есть на свете". Недавно мы узнали, что Слава Провоторов стал православным священником. Марик Хазин был в гостях у Ларисы Герштейн, они включили телевизор. В новостях показывали передачу с Эдуардом Кузнецовым, который только что приехал в Израиль. Марк посмотрел на этого мужественного человека и говорит Ларисе: "Вот кто должен быть твоим мужем". Лариса спросила: "А почему ты так считаешь?" "Потому что это настоящий мужчина", - ответил Марк. Через несколько дней Марк включил телевизор и видит: в студии сидит Эдуард Кузнецов, а Лариса Герштейн играет на гитаре. Одна наша знакомая русская женщина съездила в гости в Израиль. Она встала там на колени, поклонилась до земли евреям, которые, как она выразилась, маленький кусток пустыни превратили в цветущий сад, и сказала: "Не отдадим ни пяди нашей земли". Василий Павлович Аксенов сказал мне: "В Москве невозможно работать, там сплошные презентации да вернисажи". Я искала для Инны в Москве книгу Диккенса "Давид Копперфильд". Поехала на Олимпийский проспект, где сейчас расположен книжный рынок и методично обхожу всех букинистов. Ни у кого нет. Спрашиваю у одного: в чем проблема? Вроде Диккенс никогда не был дефицитом. Человек объясняет: "К нам недавно фокусник из Америки приезжал - Давид Копперфильд, так молоденькие девшучки на следующий день приехали, всего Диккенса раскупили". Помолчал, а потом грустно добавил: "Наверное, они решили, что это один и тот же персонаж". Борис Жутовский рассказывает: "Сосед по гаражу, бывший школьный товарищ и гэбэшник спросил: "Там у меня в гараже какие-то картинки валяются, не посмотришь, может на что сгодятся тебе?" Я посмотрел и обалдел - это потрясающий ранний Вася Ситников. "Откуда у тебя?" - спросил я. "Да у американского шпиона на границе конфисковали". Памятник Высоцкому на Страстном бульваре произвел жуткое впечатление, как будто карлик вышел из леса. Жванецкий привез друга детства Додика с женой в свой новый трехэтажный дом. Додик с женой ходят и нахваливают, дом действительно впечатлял. Жванецкий принял поздравления и сказал: "Здесь каждый камень - это мой аплодисмент". Я собралась в Москву и Сысоев просит: "Будет время, поезжай в Васюки, посмотри, что там нового". Васюки - это деревня, где Сысоев скрывался несколько лет в 79-83-м году. Приятель повез меня на машине. До Красноармейска мы добрались без приключений, потом доехали до Федоровской, соседней с Васюками деревни, куда Слава ходил за продуктами. На магазине была вывеска "Продукты" с покосившимся "д", неотремонтированная со времен сысоевских бегов. Когда мы спросили, как проехать в Васюки, на нас странно посмотрели и сказали, что мы вряд ли туда доедем. Так и получилось - машина застряла в непролазной топи. Я шла по щиколотку в грязи и радовалась: если немцы, думаю, снова посмеют напасть на нашу родину, их танки опять не пройдут. Таня Щербина сказала мне про Пелевина: "Такой не от мира сего. Живет с мамой на окраине Москвы, общается только с компьютером, из дома никуда не выходит, ну, только если вокруг дома походит чуть-чуть". Генрих Сапгир сидел у нас в гостях и рассуждал: "Надо Славе выставку в Москве сделать. Приезжай, я помогу, чем могу". Приезжаю в Москву, звоню Генриху, а он говорит: "Ну, я же литератор, а не художник, ну чем я могу помочь?" Я опять приехала в Москву, и мы с сестренкой пошли посмотреть храм Христа Спасителя. Он был похож на высотное здание на Смоленской. Вокруг здания ходили мужчины в одинаковых костюмах, с галстуками и папочками под мышкой. Совсем как на Дзержинской в те времена, когда функционировал КГБ. Был открыт нижний храм, около него стояли милиционер, омоновец и человек в штатском. У каждого в руках были переговорные устройства. Внутри был длинный проход и непосредственно перед входом в храм по бокам на стенах висели доски, на которых большими буквами золотом были высечены фамилии людей, пожертвовавших деньги на строительство храма. Одно из первых имен, которое бросилось в глаза, был Иосиф Кобзон. Кто-то из стоявших сзади сказал: "Ося больше всех денег пожертвовал - 50 тысяч долларов". Рядом стояли лотки, где продавались свечи. Женщины, торговавшие свечами, напоминали партийных работниц низшего звена. Свечи были безумно дорогими, и только икона Николы Чудотворца была старинная и настоящая чудотворная. Я подумала: болтают, что деньги на строительство храма идут неправедные, они ведь все отмолятся и отмоются слезами прихожан и останется Божий храм. Я рассказала Марине Крутоярской свое впечатление, а она заметила: "Лучше бы Кобзон на синагогу деньги дал". Я ответила: "Думаю, что он и на синагогу дал. Не вижу в этом ничего плохого". Слава мне один раз сказал: "Я себя вел ТАМ, как шпион. Никогда не одевался модно и красиво. Зато в портфеле, польском или венгерском, всегда лежали вещи, недоступные разодетому быдлу - пластинки Джерри Ли Люиса, Элвиса Пресли или Ивана Реброва, а из книг "Архипелаг" и другие".
Слава спросил меня: "А у тебя в книжке есть что-нибудь про Маленкова?" "Нет", - ответила я. "Да, - задумчиво сказал Сысоев, - у него вся жизнь - это антисоветская эпохалка".
А Маленков - это Владимир Ильич Авраменко, приятель Сысоева, который за внешнее сходство с партийным боссом Маленковым получил такое прозвище. Авраменко был авиационным инженером-испытателем, работал в Жуковском, а в свободное от работы время писал стихи про Ленина и советскую власть. Думаю, что к этому его подтолкнуло имя-отчество. Когда собиралась компания, он читал эти стихи вслух. Стихи были чудовищно антисоветские. Например:
"У фашистов в Бонне траур - сдохнул Конрад Аденауэр.
"У политики у прежней
и так далее. Я хочу опять поехать в Москву и спрашиваю Сысоева: "Слава, ты ведь русский человек, неужели тебя не тянет на родину?" Сысоев с горечью ответил: "Я для них как был уголовник, так и остался". Мы со Славой пошли к врачу, тот спрашивает: "Скажите, пожалуйста, когда вы себя в первый раз почувствовали плохо?" Сысоев невозмутимо отвечает: "В октябре 37-го года, когда родился". Врач заметил: "Ну, тогда всем было плохо". Я приставала к Сысоеву с разговорами, а он был не в настроении общаться со мной и раздраженно говорит: "Иди и лучше займись делом". Я обиделась и отвечаю: "Пойду писать книгу под названием "Моя жизнь с Сысоевым". Слава развеселился и сказал: "Лучше назови "Майн кампф с Сысоевым". Марина Зандманн написала в книге для гостей: "Работы Сысоева действуют как "шоковая терапия", хочется отвернуться, а нет сил..." Сысоев уговаривал меня напечатать "эпохалки", ругал за излишнюю скромность. Я ему ответила: "Хватит нам одного гения в семье". Наконец я позвонила Кристине Линкс, она работает в немецком издательстве, и говорю: "Тиночка, извини, но я здесь кое-что написала и хочу тебе показать". Кристина испуганно спросила: "А сколько страниц?" Я отвечаю: "Ну, двести примерно". Услышав, Тина радостно воскликнула: "Молодец! Не каждый может вовремя остановиться". Я прочитала мемуары Эммы Герштейн, и они мне очень понравились. Она их опубликовала, когда ни одного персонажа не осталось в живых. И я подумала: вот доживу до 90 лет, тогда и опубликую книгу. И никто про меня не скажет: - Врет, как очевидец. Взято отсюда: Радио Свобода
|
|
|
Designe of page |