|
|
|
|
Об Игоре Губермане
можно писать целые тома. Классик самиздата,
человек, находившийся в центре
диссидентского движения 60-70-х годов,
прошедший лагерь, ссылку, вынужденный
эмигрировать, он в любых, даже самых
критических ситуациях не терял никогда
присутствия духа. О многом он и сам
рассказал в своих 'прогулках вокруг барака'
и 'Воспоминаниях', стараясь и тут уделять
больше внимания смешному, а не жуткому. Но
главное, что принесло ему известность и
любовь читателей, это, конечно, его
знаменитые 'гарики', короткие остроумные
четверостишия дающие исчерпывающий
диагноз нашей нелепой и неистребимой жизни.
Совершенно случайно первая книга 'Гариков'
в России увидела свет одновременно с
началом издания 'Общей газеты'. Совершенно
не случайно Игорь Губерман стал с первых
номеров и по сей день любимым автором
газеты, даря ее читателям все новые и новые
'гарики на каждую неделю'. Сегодня Игорь
Губерман у нас в гостях. -Когда вы начали шутить? -Наверное, когда бить начали: С детства. Вообще дети очень рано начинают шутить. Вот мой сын на мне когти точит. Сейчас ему двадцать два. А когда он был совсем маленький, я куда-то уезжал, жена меня собирала в дорогу, и я ей говорю: 'Таточка, а зачем ты мне столько носков положила?' А он так тихо: 'Папа, их - меняют'. Я думаю, если родители поощряют в детях чувство юмора, не боясь, что оно их заденет, то получается хорошо. А вообще-то есть огромное количество людей без чувства юмора. Я их вижу на своих концертах. Вот он сидит передо мной с каменным лицом, а в перерыве подходит и говорит: 'Большое спасибо. Было очень смешно'. То есть он как бы все понимает, но щекотательный орган у него отсутствует. Можно я похвастаюсь своим высшим достижением? Я с этого начинаю свою книжку 'Воспоминания', которая скоро выходит. У меня одна дама на концерте в Лос-Анджелесе уписалась: Я выступаю и вижу перед собой такую копулентную женщину лет сорока, которая все хохочет и все крутится, крутится: Я уже потом понял, почему. А это было в большом частном доме, такой большой зал, и туалет за моей спиной - за сценой. И вдруг она как вскочит, как пролетела мимо меня пулей, чуть микрофон не сшибла! А потом я услышал за спиной шаги, думаю, она ведь стесняется сейчас пройти мимо меня, и так, не оборачиваясь, говорю ей: 'Спасибо вам большое! Это - лучшая реакция на мои стихи' Она сошла со сцены - как царица!.. -А где лучше всего смеются? -На это я могу точно сказать, что отзывчивее аудитории, чем в России, нету нигде. Я выступал в Мюнхене, в Париже один раз, в Вене, в Италии, в Израиле несчетное количество раз, в Америку уже, наверное, полторы сотни концертов было: Я, кстати, понял, почему публичные женщины к утру так раздражительны и злобны: Потому что устают очень. И я тоже там бывал в довольно кошмарном состоянии. Потому что там все-таки потребительское общество. Люди заплатили свои десять долларов, и ты на эти деньги изволь отчитать, отработать, 'шобы мне было хорошо!' Они тебя наняли, чтобы ты их веселил. Я говорю, конечно, о наших же россиянах, но за границей, которые прожили там лет десять-пятнадцать и уже по-другому ко всему относятся. А вот смеются от души по-прежнему только в России. -А сама область смешного - не меняется? -Нет. У меня нет такого ощущения. Я ведь халтурщик - читаю одно и то же. И потом я имею дело с людьми лет от сорока и больше. Те, кто еще читал мои стишки в самиздате. Если это эмигранты, то для них характерно незнание языка - английского, иврита, немецкого. Они ловят русское радио, смотрят русское телевидение, читают русские газеты, которые там плодятся, как грибы. То есть они как бы не отошли еще от российской жизни. И чувство юмора у них то же самое. -А в Израиле как с чувством юмора? -Потрясающе! Я еще когда уезжал, мне один мой приятель сказал: вот ты здесь с нами сидишь за столом, шутишь, а там ведь все шутят, ты потеряешься: И точно. Там могут на улице остановиться два автобуса, и пассажиры не протестуют, потому что слушают как шоферы рассказывают что-то друг другу или издеваются друг над другом - это безумно смешно. Они с детства знают Библию, и поэтому у них есть шутки, непостижимые моему разуму. Около булочной стоят два грузчика, сгрузили хлеб и курят - ждут то ли шофера, то ли накладную. Один другому говорит: дурак все-таки царь Давид, что построил город на этой стороне горы. Построил бы на той - мы бы сейчас в теньке сидели: -А есть ли разница между московским,
российским, американским, израильским
слушателем? -Я на это отвечать не берусь, я меньше дурак, чем кажется. Моя бабушка говорила: 'Не обобщай, да обобщен не будешь!..' Впрочем, относительно разницы между реакцией в Израиле и в России у меня есть забавные наблюдения. В Израиле обожают все шутки над евреями. Евреи вообще любят, когда над ними смеются. То есть: как угодно, лишь бы обращали внимание. А вот я сейчас ездил по приволжским городам: аудитория там наполовину еврейская, наполовину русская. Русских людей еврейская тема интересовала очень мало. Зато заметно интересовали те главы моей книги, что посвящены России. А евреи, наоборот, напрягались, когда шли 'еврейские' стихи - не скажу ли я что-нибудь обидного о них - а потом очень смеялись. Жириновский
и другие И еще. У меня ведь специфическая аудитория - интеллигенция. Страшно далеки они от народа. Вот я выступал сейчас в Питере, в Казани, в Оренбурге, в каждом зале тысяча человек. Обязательно приходит записка о моем отношении к Жириновскому. И я читаю стишок, и говорю, что это про Жириновского, хотя, возможно, написал его и раньше, не помню. Стишок такой, 'Среди
болотных пузырей, Надутых
газом и гниеньем, Всегда
находится еврей - Венец
болотного творенья'. И все сразу смеются. Это как лакмусовая бумажка - ты сразу понимаешь, в какой аудитории находишься. А если все смеются, тогда кто же за него голосует? Наверное, не те, кто ходит на мои концерты? Так что моя выборка, как говорят социологи, непредставительная. -Так как же вы относитесь к
Жириновскому - повторим эту записку. -Я вам безвозмездно отдам одну историю про него. Как замечательно сказано у Сергея Михалкова: 'Мне не надо ничего. Я задаром спас его'. Прошлой весной я привез домой автограф Жириновского и теперь на всех вечерах об этом рассказываю. Все - гогочут. В ЦДЛ был вечер писательницы Елены Ржевской. Разговор шел высокоинтеллектуальный: о фашизме, о духе, об интеллигенции. В перерыве я вышел в фойе покурить, купил стопку книг, положил на столик и хожу вокруг них кругами, чтобы не сперли коллеги. Вдруг узнаю, что в соседнем зале Жириновский встречается с российскими писателями. Я его, естественно, дождался. Выходит. Три охранника. И он среди них в своем местечковом кепаре, как еврей, арестованный во время продразверстки. Как этого он и его референты не замечают - поразительно: Я к нему подхожу. Говорю: 'Я, Владимир Вольфович, - литератор Игорь Губерман, живу в Израиле, хотел бы получить вам автограф'. Его сопровождал какой-то писатель, тот к нему наклонился, и видно было, что нашептал про меня что-то хвалебное. Жириновский оборачивается с такой приветливой мордой: 'Давайте, говорит, любую книжку, я вам ее с удовольствием подпишу'. Он - чистый, наивный, хороший человек, Жириновский, а я - сука коварная. Я кинулся к своей стопке и несу ему на подпись только что вышедшую книжку - 'Дневники' Геббельса. Открыл ее там, где кончается обложка и с двух сторон - чистый лист. Он ее закрыл, посмотрел и дивно так сказал - у меня сердце тут же истомилось, как я это сегодня вечером друзьям на пьянке буду рассказывать: Он сказал: 'Вы знаете, Игорь, я не этом не могу для вас расписаться. Меня и так о нем все время спрашивают'. -Вы считаете, Жириновский достоин смеха? -Вы знаете, я над ним даже не смеюсь: этот паяц и фат - совсем не фрайер. Я видел, как он выплескивал в Немцова воду. Это был абсолютно рассчитанный жест. А у Немцова был нерассчитанный, и поэтому он промахнулся, попал только в район галстука. А этот - в лицо. Я когда-то писал научно-популярные книжки, и у меня была зарезана одна из них - о социальной психологии фашизма. И там была большая глава о Гитлере, которым я в свое время много занимался. Над ним тоже смеялись, вы это лучше меня знаете. И еще одна замечательная параллель. Ведь Гитлер когда-то поступал в Венский оперный театр и даже прошел конкурс. Но прошел на уровне хориста, что его не устроило. И директор Венской оперы потом говорил, что не может себе простить и рад, что человечество его не прокляло за то, что он не взял Гитлера. Хрен с ним: пусть бы плохо пел соло, зато, может быть, всего этого не было бы. А Жириновский ведь пробовал всю свою энергию направить по еврейской части. Он приходил в еврейские организации, играл в еврейском театре, был в 'Шаломе'. Лучше бы его туда взяли. У нас дерьма достаточно, жил бы себе спокойно, растворился: -А кто из политиков, на ваш взгляд,
смешной? -Я не знаю. Я мало смотрю телевизор. На самом деле, мне кажется, что смешной - Гайдар. И по внешности, и по тому, что и как говорит. Один юморист смешно показывал, почему Гайдар был обречен на выборах. Он когда-то с ним ездил и показывал, как Гайдар употребляет иностранные слова, иностранную терминологию, как мягко и размеренно разговаривает. И совершенно чужероден избирательной массе. -А что вам смешно в нашей сегодняшней
жизни? -Да пока что ничего. Скорее, грустно. А после выборов - даже очень грустно. Мне, например, казалось, что Гайдар - это очень хорошо, но так провалиться на выборах, это же кошмар! Меня слово 'коммунисты' пугает и настораживает. Я как-то был в потрясающем месте, пил водку в 'Клубе деловых людей' на Большой Коммунистической улице в Москве. Там у Зюганова клуб для заседаний, для планерок и летучек. У 'миллионера-коммуниста' Семаго. Это кроме двух ресторанов и, по всей видимости, борделя. Мне, во всяком случае, так показалось. И теперь у меня коммунисты еще и с этим связаны. То есть их пластичность гораздо больше, чем у порядочных людей. И это не смешно, это - ужасно. Новые
русские, еврейские, американские -И все-таки, что вы ощущаете, когда
прилетаете в Шереметьево? -В Шереметьево у меня не очень хорошие ощущения. Вообще, россияне, с которыми я прохожу паспортный контроль и которые сейчас ездят по всему миру, мне неприятны. Я их знаю, я с такими сидел. Это слабо хорошие люди. Я опять же не обобщаю, но то, как они разговаривают друг с другом, как они вспоминают поездку, - поневоле ведь ловишь отдельные фразы, - это контингент наших лагерных поселений. Они друг к другу злобные. Муж к жене, попутчик к попутчику. -Их сейчас много по миру? -Чудовищно много. В Праге мне на это жаловались, там на окраинах города разборки, в Вене жаловались. У нас в Израиле их огромное появилось количество. Видит Бог, мне безразлична национальность людей, хотя, живя в Израиле, глаз по привычке отличает приезжих. К нам приехало безумное количество россиян, не женившихся на еврейках, а купивших себе еврейские метрики. Их видно сразу. Появился страшный, по сути, анекдот. Один приезжий спрашивает другого: 'Ты по России тоскуешь?' А тот ему: 'Что я, еврей, что ли?' -То же и в Америке? -Там на Брайтон-Бич совершенно специфический народ, со своей особой речью, особым мышлением. Не дай Бог мне среди них жить, а тем более - умереть. Но наблюдать их потрясающе интересно. Если там появится свой Бабель, то русская литература обогатится невероятно. Как они говорят!.. Бабка катит коляску. Ее встречает другая бабка и говорит: 'Какой у вас красавец внук!' А та ей: 'Ой, вы еще не видели его фотографию!' У них совершенно специфическое мышление - россиян, приехавших на Запад. Когда советские люди приехали в Америку, Америка оказалась потрясена. Миллионы долларов были из нее выкачаны через дыры в законах. Эти бензиновые аферы, медицинские: Там между домами скверы, где шахматные столики и где всегда можно увидеть наших людей, которые сидят на пособии. Обычно человек двенадцать, четверо играют в домино, среди них всегда есть один, несмотря на любую жару в черном пиджаке с висящими орденами и медалями, и один - голый по пояс и в татуировках. То есть один - районный прокурор, а другой - бывший зек, клиент первого. Они сидят и разговаривают о прошлом, которое у всех у них потрясающее! Там есть метрах в трех-четырех от океана длинная прогулочная дорожка, по которой по вечерам в любую погоду гуляют женщины в шубах и жемчугах, потому что сюда все выносится и здесь все показывается. И вот как-то на закате, после концерта, я туда пошел. А накануне кто-то, видно, разводил здесь костер и прожег в асфальте огромную дыру. Она с американской тщательностью уже огорожена красными лентами, чтобы не свалиться. Я заглянул туда, слышу, сзади кто-то подходит. Останавливаются два мужика лет по тридцати. Тоже заглянули, один другому говорит: 'Конечно, е:нешься, но - какая страховка!' Они так жизнь свою прикидывали: Кстати
об анекдотах -На ваш взгляд, не прошло ли время
анекдотов? -Я сейчас был в очень украинском городе Миннеаполисе, где мне рассказали безумное количество анекдотов. Один украинец у другого спрашивает: 'Ты СПИД маешь?' А тот не знает, что такое СПИД. Думает: скажу - нет, решит, что бедный. Скажу - есть, попросит взаймы. Говорит: 'Маю, тильки трохи. Тильки для себе'. И гениальный анекдот, как украинец усыновил ребенка. Позвал друзей. Те пришли и в ужасе застывают перед колыбелькой. Там лежит негритенок. Они стоят, не знают, что сказать. А украинец им: 'Це найкраща гарантия, шо не москаль, не лях и не жид'. Подумал и добавил: 'А вырастет - научит нас английской мове'. Нет, есть анекдоты замечательные. Причем рождающиеся на твоих глазах. Существует в Америке благотворительная организация, которая принимает эмигрантов. Там, естественно, система заполнения анкет. В них есть графа: какой пол - мужской или женский? По-английски в графе 'пол' написано - 'секс'. Очень многие из наших приехавших пишут в этой графе: 'два раза в неделю'. Этот факт я знаю давно, потому что у меня там есть приятели, которые собирают всякие смешные истории. Теперь дальше. Эмигрант из Баку написал: 'два раза в неделю', а чиновница решила его поправить. 'Кстати, говорит, вы в анкете написали неправильно - 'два раза в неделю'. Здесь надо писать - мужчина или женщина': Он говорит: 'Это мне - безразлично'. 'Гарики'
и 'толики' -Много у вас 'гариков' написано? Как они
рождаются? -Напечатано 'гариков' тысячи четыре, а написано раза в два больше. А про рождение - не знаю, сами так и сыплются. -А чего в них больше - эпиграммы или
афоризма? -Думаю, что ни того, ни другого. Был такой драматург Алексей Михайлович Файко. Он еще написал 'Человек с портфелем'. Мы с ним, со стариком, очень дружили. Я жил у него в квартире, книжки писал, когда он уже был в доме для престарелых. А где-то еще в начале 60-х я ему повыл-повыл свои первые стишки. И он, выслушав, поверг меня в полное счастье. Он сказал: 'Ты - Абрам Хайям!' Когда я читал Хайяма, все во мне дрожало от восторга. Простите, что я так высоко задираю планку. И еще Саша Черный очень нравился. Дон-Аминадо - вот кого бы я, как Сальери, с удовольствием отравил, но уже поздно. У него есть, например, такое четверостишие: 'Чужим
печалям верьте, верьте: Душа
непрочна в утлом теле. Лишь
только после нашей смерти Нас
любят так, как мы хотели' А 'гарики' сначала назывались 'дацзыбао'. Жена лежала на сохранении, и когда она лежала дома, мы с друзьями наперебой сочиняли стишки и вешали их на стены, как дацзыбао. Такое было, например, на темы советских песен: 'Моя
жена - не струйка дыма, Что
тает вдруг в сиянье дня. Но
я ложусь все время мимо, Поскольку
ей нельзя меня'. И я их стал называть 'дацзыбао'. А потом, в 78-м году, в Израиле вышла моя первая книжка - перед самой моей посадкой, я еще успел ее просмотреть, - и там какой-то идиот назвал ее 'Еврейские дацзыбао'. Полный идиотизм. И где-то здесь я уже придумал слово 'Гарик'. Гарик - мое домашнее имя. И, надо сказать, название стало эвристичным. У нас в Израиле был конкурс стишков, и там уже было полно 'мариков', 'Толиков', 'володиков': Но, боюсь, они опоздали. -А как у вас в семье с юмором? -У тещи - замечательно. У меня есть, кстати, одно ненапечатанное четверостишие: 'Зятья
в слезах про тещ галдят, А
наша - лучше не отыщешь Ни
в Сан-Франциско, ни в Мытищах, Ни
в Африке, где тещ - едят'. Что касается жены, то она специально не шутит, но время от времени говорит дивные вещи. Когда-то мы с ней жили в ссылке в Сибири, и к нам время от времени приезжали гости. Это 82-й, примерно, год. В частности, приехал Михаил Членов, нынешний начальник над всеми российскими евреями, и привез мне в подарок с Камчатки моржовый хер. Такая огромная кость, которую жена отказалась вешать в спальне, чтобы у меня не было чувства неполноценности. Повесили его на кухне. И вот как-то сидим вечером, я смотрю на него и говорю: 'Интересно, а разрешат нам его в Израиль вывезти?' А она так посмотрела на меня и говорит: 'Ты сначала свой вывези:' -Как вы относитесь к музыкальному
исполнению ваших 'гариков'? -Вы знаете, есть такой ансамбль 'Меридиан' в городе Иваново. Они мне прислали пленку минут на пятьдесят. Вот это - счастье. Причем они это поют не как частушки, а как песни. Безумно талантливо. Они еще и свои стишки туда же вставили. -А как вы относитесь к появлению
большого количества якобы народных
частушек с большим количеством мата? -Ну их очень легко отделить от настоящих. Хотя я думаю, что талантливые народные частушки всегда, конечно, сочиняли интеллигенты. Вспомните тысячи ссыльных, которые работали бухгалтерами, уборщиками, посудомойками, как работала бы посудомойкой Цветаева, если бы ее не отторгли советские писатели: Они ведь все сочиняли. А взять тончайшего филолога, человека огромного мужества, которого я сравнил бы только с Солженицыным, - покойного Толю Якобсона, автора замечательных книжек. Он написал жуткое количество частушек. А те, что сейчас издаются: Знаете, на что это больше всего похоже? Помните рассказ Джека Лондона 'Жажда жизни'? Там человек катится, катится вниз, и вот его берут на корабль. Приходит помощник и докладывает капитану, что найденный человек каждый раз уносит с обеда два куска хлеба и прячет их под матрас, что делать? И капитан говорит: 'Ничего, к порту это пройдет'. И к порту это прошло. -Какую бы историю вы рассказали как
притчу своей жизни? -Не знаю, право. Это будет как в анекдоте. Грузин купил машину. Друзья его спрашивают: 'Гоги, какого она цвета?' Он отвечает: 'Вы видите этот закат? Так вот она точно такая же. Только зеленая'. А, впрочем, вот я вспомнил. Гулял молодой султан по саду со своим любимым советником, увидел высоко висящую грушу и попросил ее достать. Только, говорит, ты ее так не достанешь, давай, я тебя поддержу. Советник встал на спину султана и достал грушу. Вечером приходит к жене, говорит: 'Приготовь мне тюремную корзинку с едой и сменой белья'. Ночью переворот, молодого султана убивают, любимого его советника бросают в яму, куда сторож спускает ему на Верочке еду и питье. Советник ни на что не жалуется, он - мудрец по определению. Изредка они со сторожем беседуют о мироздании. Однажды, когда он ел из миски, сверху пробегала собака, задрала ногу и точно попала ему в миску. И он сказал сторожу: 'Я здесь сижу уже два года и ни разу ни о чем тебя не просил. Но сейчас сбегай, пожалуйста, к моей жене. Пусть она устроит завтра огромный пир и созовет всех моих друзей'. Тот пошел, жена все сделала. Ночью переворот, нового султана свергают, советника выпускают на свободу. Друзья спрашивают: 'Как ты все это предвидел?' Он говорит: 'Вы знаете, когда я стоял на спине у султана, я понял, что выше этого ничего не бывает, дальше следует только падение. А когда собака помочилась мне в миску, я понял, что ниже уже ничего не будет. Значит, будет поворот к лучшему': Записал
Игорь Шевелев 'Общая
газета' ?1, 1996 год, 11-17 января
|
|
|
Designe of page |