|
|
|
|
Борис Андреев Боцмана Россомаху играл один из самых популярных в те времена актеров - Борис Федорович Андреев. Андреева я хорошо знал - он дружил с моими родителями и часто бывал у нас дома, - приходил в гости со своей женой Галей. В фильме 'Путь к причалу' есть сцена: боцман, у которого вся жизнь прошла на кораблях, а на берегу ни кола ни двора, выпил с приятелем, вышел на берег и стал ногами бить волны. В Баренцевом море вода очень холодная, мы хотели снимать дублера, но Андреев запротестовал: 'Никаких дублеров, Россомаху играю я'. В Мурманске моря нет - там залив. Решили снять эту сцену на Кильдине. Узнав, что в фильме снимается Андреев, командующий выделил нам для этих съемок свой адмиральский катер. Аппаратуру и часть съемочной группы погрузили на спасатель, а Андреев, Конецкий, Ниточкин, гримерша Нелли и я пошли на катер. Постояли на палубе, потом спустились в кают-компанию. Пришел капитан и спросил, кто у нас главный. Андреев показал на меня. - Вот он и вы, товарищ Андреев, можете остаться здесь, а остальных попрошу выйти на палубу. - Там же ветер, снег с дождем! - Порядок есть порядок. Этот адмиральский катер попросил Борис Федорович. - Я уже сделал исключение - разрешил пребывание здесь вот этого товари- - Пошли отсюда, - сказал Андреев. По рации связались со спасателем, он пришвартовался к катеру, и мы перешли на него. На спасателе к вечеру подошли к Кильдину, бросили якорь. А к спасателю пришвартовался адмиральский катер, - им было приказано идти с нами, они и пришли. Капитан адмиральского катера пришел ко мне в каюту и попросил у меня разрешения пригласить товарища Андреева к ним на судно на ужин. - Андреев свободный человек, пусть идет. Но потом ко мне ни с какими претензиями не обращайтесь, - сказал я. Через два часа прибежал капитан с разбитой губой и взмолился: - Товарищ режиссер, заберите товарища Андреева! У меня вся команда на мачте сидит. Между прочим. Я знал, что, выпив, Андреев, как и Конецкий, начинал бороться за справедливость. Рассказывали такой случай. Костюмерше Театра киноактера обещали дать комнату. А эту комнату председатель райисполкома отдал своему деревенскому племяннику. Костюмерша пошла жаловаться Андрееву. Нашла его в театральном буфете, где он угощал водкой поклонников из Караганды. Выслушав, Андреев приехал в райсполком, пошел к председателю в кабинет, сгреб его в охапку и понес во двор, к мусорному ящику. Председатель кричал и пытался вырваться, но Андреев держал крепко. В отличие от легковеса Конецкого, Борис Федорович был богатырь, он Илью Муромца играл. Раньше мусорные ящики были большие, деревянные, с крышками. Андреев уложил председателя в ящик, закрыл крышку и сел сверху. Через пятнадцать минут председатель осознал ошибку, и костюмерша получила свою комнату. На следующий день снимали сцену 'боцман и волны'. Сцена условная: сыграть, как человек мстит воде, очень трудно. Два часа на пронизывающем холодном ветру Андреев, в мокрой одежде и без переодеваний, искал варианты. Сняли четырнадцать дублей. (С Андреевым работалось легко: он был думающим, дисциплинированным и самоотверженным актером.) Отсняв эту сцену, Ниточкин стал снимать пейзажные кадры, а мы с Андреевым решили осмотреть остров. Со стороны Баренцева моря берег отвесный и высокий. Полезли наверх. Вскарабкались, пошли. И вдруг слышим окрик: - Стоять! Из окопа на нас были направлены дула автоматов. - Руки вверх! Мы подняли руки. Стоим. Из окопа доносится какое-то шушуканье. - Долго нам так стоять? - сказал Андреев. - Почесаться-то можно? - Я же говорю, что это актер Андреев! - из окопа поднялся лейтенант, а за - Мы ваш голос сразу узнали! Это вы там внизу сымались? - Я. Лейтенант включил рацию и возбужденно сообщил: - Товарищ подполковник, здесь у нас актер Борис Андреев стоит! Это он по воде ногами лупил! Есть! Ждем! Нет, не отпущу! Через минуту подъехал газик, оттуда выскочил подполковник: - Сам Борис Андреев, живой, здесь, на Кильдине! Такой гость! - И лейте- - Спасибо, мы уже поели. Лейтенант что-то шепнул подполковнику на ухо. - О! Идея! Товарищ Андреев, садитесь, поехали! Я вам новую ракетную установку покажу! Самая последняя модель! (И он назвал номер и аббревиатуру). - Спасибо, ребята, как-нибудь в следующий раз, - твердо отказался Андреев. Мы попрощались и стали спускаться. - Меньше знаешь, крепче спишь, - сказал Андреев. Между прочим. Как мы ни старались держаться подальше от государственных секретов, все равно никак не могли их избежать. В тот день, когда Никита Сергеевич выступил с официальным заявлением, что на Кубе советских ракет нет, пошли мы в ресторан. Только сели, в другом конце зала поднялся человек и крикнул: - Режиссер! Я вернулся, когда сниматься будем? Я узнал его: этот моряк был у нас в массовке, в очереди у пивного ларька. - Опоздал, отсняли уже все сцены с массовкой! - крикнул я. - Надо было раньше приходить. - Раньше не мог. Мы на Кубу ракеты возили! - крикнул он. А строжайшую государственную тайну - об испытании на острове Новая Земля атомной бомбы - мы узнали за две недели до взрыва. Пришел ко мне капитан нашего спасателя СБ-5, плотно закрыл дверь и шепотом спросил, не знаю ли я, на каком расстоянии от атомного взрыва мужик становится импотентом. - Не знаю. А тебе зачем? - Они там атомную бомбу будут взрывать, а мы обеспечиваем безопасность. Только я тебе ничего не говорил. Хотя этот секрет, бля, весь Мурманск знает! Когда в центральных газетах появились опровержения слухов о новых испытаниях атомного оружия, на центральной площади Мурманска, на доске объявлений, среди прочих был прикноплен и такой листок: 'Граждане туристы, в связи с непредвиденными обстоятельствами турплавания на Новую Землю переносятся на весну будущего года'. В Москве, когда мы с Конецким смотрели отснятый материал, позвал я и Андрея Тарковского, который попался мне в коридоре: он в нашем объединении снимал 'Иваново детство'. Досмотрели до сцены, как боцман пинает волны. - Выкинь ты эту муть, - сказал Конецкий. - Гениальные метафоры пусть студенты первого курса ВГИКа снимают. - Может, ты и прав, - согласился я. - Ни в коем случае, - сказал Тарковский, - это лучшее из того, что я здесь увидел. И сцена в фильме осталась. По двум причинам: во-первых, я уже видел материал 'Иванова детства' и понял, что Тарковский кое-что в кино понимает. Ну и перед Андреевым было неудобно.
Кино - важнейшее из искусств В Мурманске по плану было намечено первой снимать сцену на набережной. Выбрали точку. Красиво - вид на порт, на Кольский залив. Только в кадр попадал грязный покосившийся забор. И я сказал администратору Федорцу, чтобы завтра во время съемки был автобус, - закрыть забор от камеры. - Не надо, - сказал второй режиссер. - Давай снимем так, нечего их ублажать. Вторым режиссером на этой картине был Леонид Васильевич Басов, бывший заместитель Нового директора 'Мосфильма', - тот самый, который на показе 'Сережи' тапочки не разглядел. После того как его разжаловали из замдиректоров, вкусы у него поменялись. - Нет, - сказал я. - Потом начнут цепляться, что очерняем действительность. Как вы тогда с этими идиотскими тапочками. - Человеку свойственно чувство самосохранения, - объяснил Басов. - Раскаленное железо рукой не схватишь: знаешь, что обожжет. Утром на следующий день приехали на съемку - автобуса нет. - Не дали, - сказал Федорец. - Снимем так, - опять сказал Басов. - Нет, - не согласился я и попросил Басова позвонить Залбштейну. Директором фильма 'Путь к причалу' был Дмитрий Иосифович Залбштейн, осанистый пятидесятилетний мужчина с начальственным басом. Басов из автомата позвонил в гостиницу и сообщил Залбштейну, что здесь в кадре всякая срань, а загородить ее нечем. Поэтому мы будем снимать все как есть и очерним советскую действительность. А виноват будет он, Залбштейн, потому что не обеспечил автобус. - Не снимайте! - завопил Залбштейн. - Будет автобус. Минут через сорок приехала милиция, а за ней начали подъезжать автобусы, один за другим. Все прибывают и прибывают. Милиционеры спрашивают, где автобусы расставлять... А потом приехали два БТРа. Из башни одного торчала голова Залбштейна. После звонка Басова Залбштейн помчался в обком партии к первому секретарю. Секретарша попыталась остановить его, но Залбштейн отодвинул ее и ворвался в кабинет. Там за длинным столом сидело человек двенадцать - шло заседание бюро обкома.(Первые лица Мурманской области.) - Сидите? Не чешетесь? - заорал Залбштейн. - Хотите, чтобы мы очерняли советскую действительность? Не выйдет! Все партбилеты на стол положите! (Самое страшное наказание для коммуниста.) Пауза. - В чем дело? - спросил Первый секретарь. - Выражайтесь конкретнее. Залбштейн выразился конкретно: автобус не дали. Все облегченно вздохнули и заулыбались. И к нам отправили автобусы с городских маршрутов. А член бюро обкома, командующий военным округом, на всякий случай прислал два бронетранспортера, на одном из которых и приехал на съемочную площадку Дмитрий Иосифович Залбштейн. Между прочим. Залбштейн разнервничался не потому, что испугался Басова. Залбштейн 'бросился на амбразуру' потому, что искренне верил словам Ленина, что 'важнейшим из искусств для нас является кино'. А гнилой забор и срань в кадре - это идеологический подарок врагам.
Машка По сценарию на спасателе есть медведь. У него возникают 'конфликты' с юнгой Васькой. На роль медведя я заочно утвердил гималайскую медведицу Машку. Когда Машка с дрессировщиком приехали в Мурманск, администратор Саша Бродский, в ведении которого находился медведь, привел их ко мне в номер знакомиться. Первым вошел маленький квадратный Бродский, за ним - унылый мужик в спортивном костюме с надписью на груди 'СССР'. А следом на двух лапах, виляя попой, вошла артистка. - Знакомьтесь, Георгий Николаевич, - представил гостей Бродский. - Это Валерий Иванович, а это Машка. - Маша, реверанс! - скомандовал Валерий Иванович. Машка подняла правую ногу и постояла пять секунд на левой. - Маша, книксен! Машка подняла левую ногу и постояла на правой. Валерий Иванович что-то сунул ей в рот. Машка опустилась на четвереньки. - Георгий Николаевич, хотите поспорим на две бутылки, что Машка поллитра одним глотком выпьет, - сказал Бродский. - Валерий Иванович, тост покажите! Валерий Иванович достал из кармана штанов бутылку 'Столичной'. Маша живо поднялась на задние лапы... - Спрячьте водку, - сказал я Валерию Ивановичу. - У нас во время съемок сухой закон. Вечером я вернулся после съемок, разделся, принял душ... И тут мне позвонила снизу дежурная администраторша: - Георгий Николаевич, жильцы жалуются - ваш медведь ходит по коридору третьего этажа. Директор говорит: если немедленно не уберете, он милицию вызовет. - Дай мне номер телефона дрессировщика, - попросил я. - Или Бродского. - Бесполезно. Они в красном уголке на полу спят, пьяные. Георгий Николаевич, срочно примите меры. Иначе будут крупные неприятности. Я выглянул в коридор. Машка стояла в конце коридора, облокотившись передними лапами о подоконник, и смотрела в окно. Дверь в номер Бродского распахнута настежь. - Маша! - позвал я. - А, Маша! Медведица оглянулась. - Иди домой! И Машка на двух лапах, виляя попой, быстро направилась ко мне. Меня предупреждали, что медведи очень опасны: в отличие от других зверей, они нападают без подготовки, поэтому я прикрыл дверь и сквозь щель крикнул: - Домой, Маша! Домой! Машка подняла правую ногу. - Не реверанс, Маша! В номер иди! Машка опустила правую ногу, подумала и подняла левую. Дверь номера напротив приоткрылась, и из нее высунулся небритый мужик в тельняшке: - Что ты с ней разговариваешь! Она же под газом. На моих глазах в буфете на спор две бутылки белой на грудь приняла! Машка повернулась к нему - и дверь моментально захлопнулась. Тут из кубовой вышла старушка-уборщица с ведром и тряпкой. - Ты опять вылез? А ну, брысь на место! - она сердито замахнулась тряпкой на Машку: - Брысь, кому говорят! Машка опустилась на четыре лапы и неохотно пошла к номеру Бродского. У двери оглянулась. - Иди, иди! - прикрикнула уборщица. Машка вошла. Я быстро подбежал и закрыл дверь на ключ, - он торчал в замочной скважине. Утром дрессировщику и Бродскому было сказано: еще раз повторится подобное - контракт расторгаем, а их отправляем в Москву. Не знаю, пили они еще или нет, но больше никто не жаловался: Машка по коридору не гуляла. Но Машкины способности один раз понадобились и мне для дела. Когда мы на набережной снимали сцену пивного ларька, посмотреть на любимых актеров - на Бориса Андреева и Георгия Вицина - собралось столько любопытных, что члены группы и один милиционер, который был к нам прикреплен, никак не могли расчистить пространство для съемок. Тогда я послал за Машкой. Минут через двадцать они появились втроем - Машка, дрессировщик и Бродский. Трезвые. Я объявил в мегафон: - Товарищи, оглянитесь, там сзади медведица Маша! - Что мы, медведей не видели - крикнули из толпы. - Таких не видели. Она сейчас пойдет и одним глотком выпьет бутылку вод- И Машка, как крысолов из сказки, увела большую часть поклонников Андреева за собой. Но на роль судового медведя Машка, к сожалению, не годилась. При малейшей волне (и даже без волны) ее укачивало. Ее тошнило, и она, грустная и несчастная, лежала на палубе. Но мы все-таки умудрились снять с ней два или три кадра. Решили сократить роль медведя, а Машку отправить в Москву. Поезд отходил вечером. Я был на вокзале, провожал Любу Соколову, которая играла Марию. Вдруг вижу - по перрону движется наша троица. Посередине на двух лапах - Машка с билетами в зубах, справа держится за ее плечо пьяный дрессировщик Валерий Иванович, а слева, качаясь, идет Бродский и пытается ухватиться за лапу медведя. Но Машка лапу отводит, и Бродский падает. Поднимается, догоняет и снова пытается ухватиться за Машку... За ними на расстоянии идет наш водитель 'газика', Гена, с чемоданом и толпа любопытных. - Валерий Иванович, пришли! - крикнул Гена. - Вон седьмой вагон! Валерий Иванович с Машкой свернули к проводнице. Тут их догнал Бродский и все-таки вцепился в Машкину лапу. Проводница Машку не впускала. Я подошел и объяснил, что медведица снималась в кино, на нее есть разрешение и взято отдельное купе. В итоге уговорил я проводницу - посадили Машку с Валерием Ивановичем на поезд. И они уехали, - а вместе с ними и Бродский, который ехать не должен был, он только провожал. Через неделю получаем иск от железной дороги: перечень сломанного нашими актерами государственного инвентаря: две настольные лампы, два столика, верхняя полка и выломанная дверь. Утром, когда Валерий Иванович с Бродским проспались, они отправились в вагон-ресторан демонстрировать Машкины таланты и там выиграли у рыбаков на спор четыре бутылки. (Убытки Залбштейн два года вычитал из зарплаты Бродского.)
Кубинский сахар Для шторма у нас были запланированы декорации с водосбросами на натурной площадке 'Мосфильма' и комбинированные съемки макетов в бассейне в Одессе. Но я хотел снять настоящий шторм, такой, какой видел. Мне говорили, что не стоит (волынки много, снимать опасно и трудно) и что водосбросы на экране будут выглядеть не менее убедительно. Но я человек упрямый: 'втемяшится в башку какая блажь - колом ее не вышибешь'. Дождались шторма в Баренцевом, погрузились на спасатель и вышли в море. Шторм был намного меньше, чем тот, который я пережил на 'Белоусове', - баллов пять. Но качка была приличная. Механика аппаратуры укачало, гримершу укачало. Мы сняли кадр, как старпом (актер Игорь Боголюбов) смотрит на 'Полоцк' и его накрывает волной. Боголюбова отправили сушиться, и мы сняли еще несколько кадров - как волны разбиваются о корабль. Камеру залило. Ниточкин сказал, что еще обязательно надо снять общий план с мачты. И второй оператор Манохин пошел за запасной камерой. На палубе, кроме нас, никого не было, - моряки не идиоты, чтобы при волне и температуре плюс четыре торчать на ветру с мокрым снегом. Манохин принес камеру в кофре, и мы полезли на мачту: впереди Манохин с кофром, за ним Ниточкин со штативом, за Ниточкиным - я с аккумулятором. Чтобы аккумулятор не мешал, я его повесил через шею на спину. Это было большой ошибкой. Скобы, по которым мы лезли на мачту, обледенели, корабль качало, и, когда он зарывался в воду носом, ноги соскальзывали, я висел на скобе на руках и меня душил ремень от аккумулятора. А когда нос корабля задирался, я врезался лицом в мачту, а аккумулятор бил меня сзади по затылку. И так метров двадцать вверх. Как мы остались живы - не знаю. Когда мы забрались на марсовую (смотровую) площадку, увидели, что на палубу выскочил капитан с помощником и они, размахивая руками, что-то кричат. Грохот стоял такой, что ничего не было слышно. Ниточкин установил штатив, мы привязали его к поручням. - Камеру! - крикнул Ниточкин. Манохин открыл кофр и вдруг истошно завопил: - Полный назад! Георгий Николаевич, полный назад! Камеры в кофре не было. Там был кубинский коричневый сахар. Между прочим. В то время шли поставки коричневого сахара с Кубы. Горы сахарного песка в порту ждали погрузки в вагоны. В последнюю неделю съемок в Мурманске я заметил, что механики стали возить камеру не в кофре, а на коленях. Поинтересовался зачем. - Так надежнее, Георгий Николаевич. На коленях меньше трясет. Оказывается, они в гостиничном номере соорудили нечто вроде самогонного аппарата, а в кофрах вывозили мимо охраны этот сахар. И вот сейчас, на мачте, я понял, почему каждый вечер в их номере звучал аккордеон и наш ассистент Саша Бродский орал песни.
Дядя Вася Тридцать три несчастья Как и предупреждали опытные люди, все, что сняли в Баренцевом море во время шторма, смотрелось не очень эффектно. Во дворе, на натурной площадке 'Мосфильма', построили кусок палубы и установили два водосброса по четыре кубометра каждый: один на трехметровом, другой на пятиметровом помосте. Водосбросы - ящики, сколоченные из досок, проложенные брезентом. Их наполняют водой, одна стенка откидывается - и вода падает на палубу. Саша Борисов придумал систему, по которой стенка водосброса откидывалась, когда постановщик дергает за веревку. На пятиметровом водосбросе сидел рабочий-постановщик Федя, а на трехметровом - постановщик дядя Вася по прозвищу Тридцать три несчастья. Дяде Васе вечно не везло. Он был невезунчик классического образца. Если в кассе кончаются деньги - то именно на дяде Васе. Если трамвай сходит с рельсов - то это именно тот, на котором надо было дяде Васе ехать. Если разыскивали особо опасного преступника, то хватали и мутузили именно дядю Васю. И т.д. и т.п. Особенно не повезло дяде Васе во время войны. У него было много ранений - и ни одной боевой награды. В первый же день, когда его забрали в армию, ему засветили в голову учебной гранатой - каски на дядю Васю не хватило. Он угодил в госпиталь. Когда выписался, прошел подготовку, но по дороге на фронт машину сильно подбросило на ухабе и дядя Вася выпал из грузовика. Множественные переломы - и опять госпиталь. Выписался перед самым концом войны, но до фронта так и не доехал: в апреле сорок пятого в Будапеште ревнивый муж выкинул его с третьего этажа. Опытный дядя Вася сказал, что дергать за веревку - ненадежно. Он будет веревку рубить топором. Уже была глубокая осень. Снимали мы ночью. Репетировать не стали, потому что заполнять водосбросы очень долго. А все замерзли. Снимали двумя камерами. Поставили камеры, приборы. Вышел наш боцман Россомаха - Борис Андреев. Поправили свет. - Все готовы? - Все. - Камера! И тут на 'палубу' обрушилось восемь тонн воды. Выглядело это довольно эффектно, но, когда вода сошла, Андреева не было, - смыло. В то место, где он стоял, воткнулся топор, а рядом сидел дядя Вася Тридцать три несчастья. Мокрый, но живой. Говорил я Борисову - дядю Васю к водосбросу близко не подпускай!
Вредный Сталинабад В Госкино фильм 'Путь к причалу' посмотрели, но акт не подписали: велели сначала показать морякам. Директор 'Мосфильма' позвонил министру Морского флота и пригласил его на просмотр. Министр приехал на 'Мосфильм', - и с ним еще человек десять. После просмотра министр спросил: - Какие будут замечания?.. Давай ты, Афанасьев. Встал тусклый пожилой человек в сером костюме и сказал, что картина его огорчила. - Вот, - он заглянул в бумажку, - первое: мало новых судов. А Северный флот у нас значительно обновлен. Атомоход 'Ленин' надо было бы показать! Второе. Техническое оснащение отражено слабо, - в мурманском порту три новых чешских крана, а я увидел только один, и тот далеко, на заднем плане. И третье: когда ваш боцман идет по причалу, он проходит мимо танкера 'Сталинабад'. Нет танкера 'Сталинабад'. Есть танкер 'Софья Ковалевская'. - Перовская, - подсказали ему. - Что Перовская? - 'Софья Перовская'. 'Ковалевская' - лесовоз. - Ах да, 'Ковалевская' - это бывший 'Сталинакан'. - И мне: - Ваш - 'Софья Перовская'. - Мы на кораблях ничего не писали. Как было, так и сняли, - сказал я. Министр посмотрел на Афанасьева. - Я разберусь, товарищ министр. Распоряжение - убрать из названий Стали- - Что ж, - сказал министр, - атомоход и краны уже не нарисуешь, но 'Сталинабад' надо убрать. - Уберем, - пообещал директор 'Мосфильма'. - Вырежем этот кадр. - А так спасибо за то, что обратились к морской тематике, - и они встали. - Простите, а как сам фильм? - спросил я. - Хоть что-нибудь понравилось или все плохо? - Нет, не все. Много хорошего... - Да, - согласился Афанасьев. - Виды есть красивые... Звуки натуральные... Автопогрузчик ЗЛ-8 показали... - Песня хорошая, - сказал министр. И они ушли. - Легко отделались, - сказал мне директор. Кто-то дернул меня за рукав. Я обернулся. Сзади стоял Саша Бродский: - Георгий Николаевич, а автопогрузчик этот я пригнал. Скажите Залбштейну, чтоб он за Машку перестал с меня вычитать!
Саша Бродский Сашу Бродского в съемочную группу 'Пути к причалу' взял Залбштейн: Дмитрий Иосифович учился в школе вместе с его отцом. Отца убили на войне, Сашу вырастила мама, учительница музыки. Саша был шалопаем, Залбштейн считал своим долгом опекать его и устроил на 'Мосфильм' внештатным администратором. Через несколько лет Саша дослужился до того, что его взяли в штат и на десять рублей повысили зарплату. А потом в Бельгии умер Сашин дядя и оставил ему наследство. Триста тысяч долларов. Саша в Бельгию не уехал: 'Чего мне там де- Сашин статус переменился. Его перевели заместителем в иностранный отдел 'Мосфильма' - работать с иностранцами. Теперь он ходил все время со свитой, платил за всех в ресторанах - в том числе и за иностранцев, - возил друзей в валютный магазин 'Березка' и там покупал им рубашки и галстуки. Саша купил 'Жигули' перламутрового цвета, квартиру, оделся в шикарный костюм и женился. Это было в начале семидесятых. А в 1992 году я показывал в Израиле, в Тель-Авиве, картину 'Настя'. После просмотра меня пригласил в ресторан поужинать мой друг, тбилисский еврей Мориц. Когда садились в машину, меня окликнул Саша Бродский - постаревший, небритый и плохо одетый. - Саша? А ты здесь как? - Переехал, Георгий Николаевич. Насовсем. - Давно? - Третий месяц уже. Мориц пригласил в ресторан и Сашу. По дороге Саша пожаловался, что поселили его в поганой гостинице с каким-то хмырем из Гомеля. Хмырь ночью храпит, а днем играет на виолончели. - А с женой ты что, разошелся? - Ни то, ни сё. Георгий Николаевич, когда вернетесь, позвоните ей, пожалуйста, и скажите, что у меня все в порядке и что я хорошо устроился. И еще скажите, что я за все прошу прощения. Я вам дам телефон, - мы квартиру продали, и она теперь у мамы живет. - А наследство кончилось? - Все когда-нибудь кончается, Георгий Николаевич... Зато есть что вспомнить. Посидели в ресторане, вспоминали Мурманск, Машку. Потом они с Морицем отвезли меня в гостиницу. Сразу после Израиля я улетел в Новый Уренгой на выбор натуры по картине 'Орел и решка'. Когда вернулся, позвонил Сашиной жене и передал ей его слова. - Я знаю, - сказала она. - Он прилетел. Ваш друг ему деньги на билет - А что такое? - Да с сердцем плохо. Через месяц Саша скончался. Инфаркт.
Арриведерчи, Федор Михайлович! После 'Пути к причалу' я решил снять фильм по мотивам романа Достоевского 'Преступление и наказание'. Пошел в объединение к Григорию Львовичу Рошалю разведать - дадут не дадут. Оттепель, - может, и дадут... - Напишите коротенькую заявку, - сказал Рошаль. - Страниц на пять-десять. Я послезавтра буду у министра докладывать о планах объединения, - может, и пробью. Сел писать. Застопорился на сцене 'сон Раскольникова' (где ломом убивают лошадь). Страшный эпизод - оставлять его, не оставлять... Тут из Тбилиси приехал мой двоюродный брат Рамаз Чиаурели. Потом пришел в гости мой друг - звукооператор Женя Федоров, и мы сели обедать на кухне. Рамаз привез чачу. Они с Женей выпили, а я нет. Они о чем-то говорят, но я не слушаю. Я думаю - выкинуть 'сон'?.. Что-то теряется... Оставить? - Ты что такой мрачный? - спросил Рамаз. - По Петербургу Достоевского гуляю, - сказал я и пошел в комнату работать дальше. Рамаз и Женя решили поехать и продолжить в ресторане. Звали и меня, но я отказался: 'Не могу. Занят'. 'Сон' выкинул, пошел дальше. Через час домработница зовет к телефону. Рамаз: - Мы в 'Узбекистане', приходи. - Не могу. Через полчаса снова звонок. Опять они: - Все еще пишешь? Геморрой наживешь! Приходи! Им хорошо, им весело. А я здесь сижу с этой гнидой Свидригайловым. Вынес телефон в коридор и попросил домработницу: к телефону меня не звать. Через десять минут домработница сообщает: - Помощник Фурцевой звонит. Чего сказать? Вышел в коридор, взял трубку - снова Рамаз. - Рамаз, у меня и так ни черта не получается, а ты отвлекаешь! - И не получится. Где ты, а где Достоевский! Лучше Марка Твена снимай. - Сам разберусь. Вернулся в комнату, выкинул Свидригайлова к чертовой бабушке, - на душе чуть полегче стало. Теперь стал на нервы действовать Мармеладов. Снова звонок. - Георгий Николаевич, Пырьев, - сообщает домработница. - Будете говорить? - Буду! Подошел к телефону и закричал в трубку: - Пырьев, а не пошел бы ты к (такой-то) матери! На другом конце провода - тяжелый бас: - Данелия, ты читал в 'Юности' рассказ 'Берег' Алексея Кирносова? Мать честная, действительно, Пырьев! - Читал, - проблеял я. - Будем снимать по нему фильм. Берешься поставить? - Берусь, Иван Александрович! - Наверное, он меня не расслышал. - Только снимать будешь у меня, а не у Рошаля (Пырьев был художественным руководителем Первого творческого объединения). Согласен? - Согласен. - Бери четыре фотографии, вези в Союз, в иностранный отдел. Там заполни анкеты и поедешь в Рим на симпозиум. А в сентябре я тебя с Кирносовым командирую на место действия, в Гагры. Оплатим проезд и проживание. Вот так и строй свои планы. И положил трубку. 'Или не расслышал или ушам не поверил...' Вернулся в комнату, уставился на свою заявку... И только тут до меня дошло: я еду в Рим. В Рим! Захлопнул пятый том Достоевского и поставил его на полку. 'Извини, Федор Михайлович. Арриведерчи!'
Продюсер номер один В делегацию на симпозиум входили Михаил Ромм (глава делегации), Григорий Чухрай (ведущий режиссер), Нея Зоркая (известный кинокритик), Владимир Евтихианович Баскаков (первый заместитель председателя Госкино - Государственного комитета по делам кинематографии). Ну и я (человек Пырьева). Итак, я оказался в Риме. Я ходил по улицам - и у меня было впечатление, что здесь я уже много раз бывал. Я видел здания, которые еще в институте изучал по фотографиям и рисункам. Я знал, кто, когда и как их построил, помнил, какие истории и курьезы случились во время проектирования и строительства, помнил размеры и пропорции и мог нарисовать их по памяти. Сейчас все забыл. Не могу даже последовательно перечислить, кто строил собор Святого Петра. Хорошо помню только реплики из своих фильмов - и те, которые остались, и те, которые заставили выкинуть. Я был счастлив, что оказался в Риме, но... Этот чертов симпозиум! С десяти до четырех (с перерывом на обед) я должен был сидеть и слушать выступления. А за окнами Рим! На симпозиуме итальянцы говорили, что в Советском Союзе есть цензура, - и это очень плохо. А наши объясняли, что никакой цензуры у нас нет, а есть художественные советы, - и это очень хорошо. В них входят люди творческие, художники. А советы художников художникам - это не цензура, а полезная дружеская помощь. А итальянцы доказывали, что художественный совет - это просто скрытый вид цензуры... И так каждый день. Поскольку в Италии нас никто не обеспечивал ни гостиницей, ни едой, нам выдали деньги на гостиницу и стопроцентные суточные. (Что-то около восьми долларов в день.) Гостиничных хватило на самую дешевую гостиницу - у вокзала, для проституток. Ромм с Чухраем поселились в одном номере, Нея Зоркая - в другом. А меня распределили в один номер с Баскаковым. Баскакова я первый раз увидел в аэропорту: длинный, под два метра, сутулый, нахохленный и мрачный. Я пошел к Ромму, сказал, что не хочу жить с Баскаковым. Пусть для меня снимут отдельный номер, - а разницу я доплачу из суточных. - А ты спроси Баскакова, согласен ли он тоже доплачивать за отдельный но- Я пошел и спросил. - Ты мне не мешаешь. Вдвоем веселее, - мрачно сказал Баскаков. Номер был маленьким: санузел и душ размером метр на метр, и комнатка, где с трудом разместились две спаренные узкие кровати и платяной шкаф, на шкафу стоял телевизор. Больше его некуда было поставить. А кровати были не только узкие, но и короткие - мне как раз, а у длинного Баскакова ноги упирались в шкаф. По ночам из коридора доносилось пьяное пение и ругань на разных языках - то матросы били проституток, то проститутки били матросов. Баскаков в общении оказался приятнее, чем с виду. Он первый раз был за границей и все время у меня спрашивал, что можно, а что нельзя (хотя должно было бы быть наоборот). Меня угнетала только его энциклопедическая память. Предположим, говоришь ему - писатель Корочкин. Он моментально называет четырех Корочкиных: одного из позапрошлого века, одного из прошлого и двоих ныне живущих. Даты рождения и смерти и кто что написал. (Баскаков до Госкино работал в ЦК по культуре.) Когда мы стали раскладывать вещи, Баскаков удивился, что у меня с собой пять белых рубашек: я, наученный мексиканским опытом (там каждый вечер был прием), взял с собой все, что были. - А я только две взял, - сказал Баскаков. - Двух хватит? - Не знаю. Да если надо будет, еще купите, здесь, говорят, недорого. - Нет, - сказал Баскаков. - Себе я ничего покупать не буду. В крайнем случае ты мне свою одолжишь? У тебя размер сорок? - Сорок. - И у меня сорок. А рукава под пиджаком не видно. Баскаков экономил на подарки для жены Юли, которую очень любил и очень боялся. На четвертый день симпозиума выступал какой-то плюгавый, плохо одетый итальянец - сеньор Эргас. (Он послушал, послушал, что здесь говорят русские, и понял, что в Советском Союзе кино штампуют, как консервы.) - Отвечать будем? - спросил Чухрай у Ромма. - Много чести. Синьору Эргасу ответили итальянцы: пусть сначала посмотрит 'Балладу о солдате' сидящего здесь Чухрая, а потом судит. После окончания симпозиума сеньор Эргас подошел к нам и сказал, что если его выступление нам показалось резким, то он приносит свои извинения. И пригласил нас завтра вечером на ужин. Раз мы приглашены на ужин, на следующий день решили не обедать. В Риме вещи дешевые, а еда дорогая. В харчевне две порции спагетти стоят столько же, сколько пара обуви. Съел полтарелки макарон и думаешь - вот каблук и подметку съел... Съел еще - а вот уже кожаный ботинок проглотил... А все хотят что-то купить... Днем нас принял посол. Посол расспросил про симпозиум и пригласил вечером на выступление ансамбля Игоря Моисеева. (Ансамбль приехал на гастроли в Рим, и сегодня было его первое выступление на Олимпийском стадионе.) Мы поблагодарили и сказали, что не можем: нас уже пригласил на ужин сеньор Эргас, один из участников симпозиума. Кто он, не знаем, но человек явно небогатый. Посол сказал, что, раз договорились, надо идти - всем, кроме Баскакова: - Вы - лицо официальное и можете присутствовать на ужине, только если там будет кто-нибудь в вашем ранге. И посол пригласил Баскакова поехать с ним на Олимпийский стадион. - Придется мне у тебя белую рубашку взять, - сказал Баскаков. - К Эргасу я бы и в водолазке поехал, а с послом на концерт без галстука нельзя. Вечером, когда за Баскаковым заехала посольская машина, он попросил: - Товарищи, а вдруг у этого Эргаса окажется кто-нибудь 'в ранге', все бывает. Тогда пришлите за мной. Обидно ему тратить вечер в Риме на русский ансамбль. А нас к сеньору Эргасу на микроавтобусе повез представитель Совэкспортфильма. Подъехали к мраморному палаццо со швейцаром у входа. - Адрес не перепутали? - спросил Ромм. Представитель посмотрел на визитку: - Да вроде нет, - и спросил у швейцара: - У вас здесь живет синьор Эргас? - Да. - На каком этаже? Швейцар сказал, что на всех. А гостей он сегодня принимает на втором - в зимнем саду. Представительный мужчина в смокинге встретил нас в вестибюле и проводил в зимний сад. Там у входа нас приветствовал сеньор Эргас и представил своим гостям, среди которых оказались министр иностранных дел, министр культуры, еще какие-то министры... И Росселини, Антониони, Феллини, Карло Леви, Альберто Моравиа... И другие знаменитости. Сеньор Эргас оказался очень богатым и влиятельным человеком. - Надо бы попросить, чтобы за Баскаковым кого-нибудь послали, - сказал Ромм представителю Экспортфильма. - Не пошлют, - сказал представитель. - Они не понимают, что такое Госкино, и думают, что Баскаков кагэбэшник. По-моему, они даже обрадовались, что он не пришел. - А ты им объясни, что Баскаков продюсер всех советских фильмов, - сказал Ромм. - Одних художественных и телевизионных около трехсот в год. Столько ни одна кинокомпания не производит! Так что Баскаков - продюсер номер один мирового масштаба! Представитель пошел просить машину. Хозяин дома пригласил всех в другой зал, где уже были накрыты длинные столы, а на столах!.. - Что будем брать? - оживился Ромм. - Лично я - поросенка, - сказал я и положил себе кусок с аппетитно поджаренной корочкой. - И... еще поросенка! И положил второй кусок. Тут вернулся представитель: - Михаил Ильич, я договорился. Они дают машину и сопровождающего. Только просят, чтобы кто-нибудь из наших тоже поехал. - Поезжай ты, - сказал я. - А кто будет переводить? Так что извини, Данелия, - сочувственно развел руками Ромм. - Ты у нас самый младший. Я поставил тарелку с поросенком и на лимузине, в компании толстого темпераментного итальянца, поехал за Баскаковым. Когда подъехали, концерт уже начался. Полный аншлаг, и толпа желающих попасть у входа. Где мы тут Баскакова найдем? - Моменто, - сказал итальянец и через полчаса появился с Баскаковым. В машине Баскаков расспрашивал, кто присутствует на банкете, а я подробно рассказывал, что там было на столах. Когда приехали, сеньор Эргас ждал Баскакова в вестибюле, у входа, и сам повел 'продюсера номер один мирового масштаба' (в моей рубашке) в зал. Вошли. Посмотрели, и... Пока мы ездили, уже все сожрали и даже кофе выпили! Баскаков рассказывал министрам, сколько кинотеатров в Советском Союзе и какую баснословную прибыль получает государство от кино... А Нея Зоркая шепнула мне: - Не расстраивайся, у меня еще банка бычков в томате осталась. И поздно ночью в номере нашей гостиницы мы с продюсером номер один, сидя на кровати, ужинали банкой 'бычков в томате', которую преподнесла нам ведущий критик, и закусывали бычки печеньем, которое подарил нам классик советского кино Михаил Ильич Ромм. А запивали ужин грузинским чаем, который я заварил кипятильником в раковине. А из коридора доносились вопли и визг: опять то ли матросы били проституток, то ли проститутки матросов.
Наши за границей В последний наш день в Риме Баскаков попросил меня помочь ему купить кофточку для Юли. Привел меня в бутик, показал на кофточку, которую присмотрел, и спросил: 'Красивая? Брать?' Я кивнул. (Покупателей в бутике почти нет: одна сеньора с мужем рассматривали плащи.) Продавец - весь внимание. Баскаков хорошо знал немецкий (во время войны он был военкором) и стал по-немецки объяснять, что ему надо. Продавцу что немецкий, что грузинский - одно и то же. Не понимает. - Пошли Нею приведем, - сказал Баскаков. - Она по-французски объяснит. - Не надо, сами управимся. Какой размер? - Сорок шесть. Я показал продавцу пальцем на кофточку на витрине, достал ручку и написал на бумажке: 46. Продавец написал цену, и кофточку мы приобрели. - Мне еще колготки нужны, - сказал Баскаков. - А что это такое? (У нас тогда колготки были большой редкостью, и я впервые услышал это слово от Баскакова.) - Это такие чулки, переходящие в трусы. Я показал продавцу на ноги и сделал вид, что что-то на них натягиваю, до пояса. Тот положил передо мной брюки. - Нет, - я показал ему свои носки и изобразил, что натягиваю их до пупка. Продавец положил на прилавок кальсоны. - Но! Для сеньоры, - и я показал руками груди. Продавец достал лифчик. В общем, после долгой пантомимы нам выдали что-то в пакете, похожее на чулки. Я опять показал, что они должны кончаться не на ногах, а на талии. - Си, си, - кивнул продавец и написал цену. - А какой размер нам нужен? - спросил я у Баскакова. - Она примерно твоего роста. Я показал на пакет, а потом ткнул себя в грудь. - Для меня хорошо? Фор ми гуд? - Но, - возмутился продавец, - фор синьора! Фор синьорита! - Си, си! - сказал я. - Давай! Продавец, неприязненно посмотрев на меня и на Баскакова, кинул на прилавок другой пакет и написал цену на бумажке. Баскаков прикинул в уме и сказал: - Пусть даст пять штук. - Подождите. Давайте сначала проверим, с трусами они или без. Я взял пакет и начал его вскрывать. Продавец пакет отнял и велел сначала заплатить. Баскаков заплатил. Когда пакет открыли (там действительно были колготки), я приложил их к себе - они оказались короткими. Я жестом показал продавцу - маленькие. Он (так же, жестом) объяснил - они растягиваются. Я придерживал колготки у пупка, Баскаков тянул их до пола... А продавец и сеньора с мужем с омерзением смотрели на эту сцену. Между прочим. О 'наших за границей' много подобных рассказов, но - что поделаешь! Как только я пересекал рубеж Родины, я тоже оказывался 'нашим за границей'. Жизнь - не сценарий, ее не перепишешь. А жаль! Многое изменить или совсем вычеркнуть - ой как хочется!
|
|
|
Designe of page |