|
|
|
|
Капиталист Я принял душ, побрился и пошел гулять по набережной - дышать свежим воздухом. Дошел до гавани. Там на приколе - яхты. Сел на стул и стал рассматривать посудины... Кто-то сзади тронул меня за плечо: - Месье... Я оглянулся: за мной стоял негр в майке с надписью 'Кэмел' на груди. Тьфу, опять на этот стул сел! Я уже на него садился в день приезда, и этот же негр содрал с меня двадцать франков: стул был его собственностью и за сидение на нем надо было платить. Но сейчас платить было нечем. - Нет денег, мистер. Все потратил. На, смотри! Я вывернул карманы брюк, - на тротуар упали три рублевых бумажки и зна- - Видишь, нету. - Я нагнулся собрать деньги. - Туркиш мани? - спросил негр, показав пальцем на рубли. - Туркиш... - Фор ми? - Фор ю! На! - я выпрямился и протянул ему рубли. - И это фор ю, - всучил ему значок с голубкой. - Пикассо. Голубь мира. Мир, дружба! Носи, капиталист сраный!
Хэлло, Гия В гостинице в вестибюле столкнулся с Баскаковым. - Как себя чувствуешь? - спросил он. - Нормально. - Как палец? - Чернеет уже. - Пошли наверх! Там сейчас Джейн Смит. Вчера, оказывается, в ее честь был прием, а мы из-за тебя в этом поганом стриптизе сидели. Интервью брали в конференц-зале нашей гостиницы. Зал набит битком: корреспонденты, хроника, телевидение... Все время сверкают блицы. Народу полно, не протиснешься. Мы остановились в дверях. - В жизни она тоже ничего, - сказал Баскаков. Баскакову хорошо, он ростом под два метра, а мне не видно. Передо мной - какой-то атлет в белом пиджаке. Я протиснулся вперед, между ним и дородной дамой. И оказался за японцем - теперь видно. Джейн сидела за столиком рядом с ведущим и переводчиком. 'Прав Баскаков, красивая баба'. И вдруг Джейн Смит помахала мне рукой и сказала в микрофон: - Хэлло, Гия! Хау ар ю? Я обалдел. Все оглянулись на меня. - Как твой палец? - спросила Джейн по-английски и показала палец. - Гуд, - я тоже показал ей палец. - Чернеет уже... Джейн сочувственно покачала головой, но тут ей задали очередной вопрос, и она стала отвечать. Значит, Мишка не врал - сидел я с ней на лестнице. И где я ее взял? 'Нет, надо бросать пить', - в очередной раз подумал я. - А эта откуда тебя знает? - спросил Баскаков. - В Мексике, на фестивале познакомились, - соврал я. - 'Сережа' ей очень понравился. Молодец Мишка: не 'накапал' начальству о моем 'выходе в свет'. А 'звезда' в тот же день улетела, и я больше с ней не встречался. Вечером Гамбаров вручил мне газету (кажется местную). Там целый разворот посвящен пребыванию в Каннах Джейн. И среди прочих фотографий - я с ней сижу на лестнице и она дует на мой палец... А под этой фотографией подпись: Джейн Смит и русский режиссер Галина Польских. Между прочим. Это была уже вторая американская звезда, с которой я появился в прессе. С этой я сидел на ступеньках, а с другой - с Ким Новак - лежал. Вернее, она лежала на мне. Вот как это было. В Москву приехала американская актриса Ким Новак. Естественно, носились с ней, как у нас всегда носятся с американскими звездами, чуть ноги не мыли. Привезли и на 'Мосфильм', и директор стал показывать ей студию. Мы в то время снимали в павильоне декорацию 'рубку спасателя' для 'Пути к причалу'. Чтобы имитировать шторм, качку, декорацию поставили на полусферу, которую во время съемок качали. А пока не снимали - ставили подпорки. Директор 'Мосфильма', Ким Новак и свита появились в нашем павильоне во время съемки (испортили нам дубль). Подошли к нашей декорации, директор объяснил: - На этой качалке - пароходная рубка. Там руль, компас и все такое. - Можно посмотреть? - спросила Ким. - Прошу! - сказал ей директор. - Подождите, - сказал я и велел поставить подпорки. Поставили подпорки, пододвинули лестницу. Ким поднялась на полусферу, за ней - директор, а за ними - свита, сопровождающие, переводчики, фотокорреспонденты... Чтобы они поместились, я отступил, потом еще отступил, и еще - и оказался на краю. Новак, которая ростом была не ниже Фиделя Кастро, пошла ко мне, за ней потянулась и свита... Подпорки, не рассчитанные на такую толпу, сломались, полусфера накренилась, и мы все покатились вниз. В самом низу лежал я, на мне - Ким Новак, на ней - директор и все остальные. А сверху - мелкая осветительная аппаратура и хлопушка. Ким Новак извлекли из кучи и повели к выходу. 'Ай эм сорри!' - крикнула она.
Нет проблем, товарищ Фестиваль кончился, и на следующее утро мы должны были улетать. Когда я спустился вниз, чтобы ехать в аэропорт, Баскаков сообщил, что мы с Галей не летим, а остаемся во Франции по приглашению общества дружбы 'Фран- - А почему вы нам только сейчас об этом говорите? - А потому, что только сегодня сообщили, что есть положительное решение ЦК. - А деньги? У меня ни копейки не осталось. - Ваше обеспечение взяло на себя общество. Они попрощались и уехали. А мы с Галей стоим у входа в гостиницу. - А как мы его узнаем, этого Лангуа? - спросила Галя. - А черт его знает! Я достал пачку, закурил. Посчитал, сколько осталось сигарет, - шесть штук. Тут ко входу подъехал длинный открытый белый 'кадиллак'. Водитель, в ливрее, в фуражке и в перчатках, подошел к нам и что-то спросил по-французски. Я ответил 'уи'. Он взял наши вещи, уложил в багажник и открыл правую переднюю дверцу. Машина широченная, мы с Галей вдвоем сели на переднее сиденье. И мы поехали. Водитель включил радио, зазвучала музыка. Слева - море, справа - блондинка, еду в лимузине по Франции... Вдруг сзади раздался истошный крик: за нашей машиной, размахивая руками, бежал человек в клетчатом пиджаке. Водитель затормозил. Человек подбежал и начал что-то возбужденно объяснять. Водитель выслушал, вышел из машины, вынул из багажника наши вещи, поставил их на тротуар и показал нам, чтобы мы тоже вылезали. Мы вышли. 'Кадиллак' уехал. Человек в пиджаке опять стал что-то говорить. Из того, что он говорил, мы поняли только, что он и есть месье Лангуа. Я взял чемоданы, и месье Лангуа повел нас обратно к гостинице, к своей машине. Это оказалась малюсенькая двухдверная таратайка, без багажника, не помню какой марки. И мы снова поехали по Франции. Я сидел на заднем сиденье, прижатый к чемодану месье Лангуа, со своим и Галиным чемоданами на коленях. Галя втиснулась на переднее сиденье, рядом с месье Лангуа. Я хотел выяснить у месье Лангуа, куда мы едем, но мне это не удалось. Английский месье Лангуа не знал, немецкий не знал... А по-русски знал три слова. И на все вопросы он бодро отвечал: - Нет проблем, товарищ! - И улыбался. Часа через четыре мы приехали в небольшой городок. Остановились перед двухэтажным домиком. Месье Лангуа представил нас хозяевам, симпатичной пожилой супружеской паре. Русского они тоже не знали, но мы поняли, что Галя будет ночевать в комнате их сына (сын сейчас учится в Москве), а мы с месье Лангуа - в гостиной на диванах. Нас угостили вкусным домашним обедом, и месье Лангуа повел меня и Галю выступать в небольшой кинотеатр. Про суточные Лангуа помалкивает. - Галя, спроси у него насчет денег, а то у меня сигареты кончаются. - Неудобно, Георгий Николаевич. Он, наверное, после просмотра даст. В вестибюле нас встретила переводчица-француженка, она представилась и попросила во время выступления говорить помедленнее - когда говорят быстро, она плохо понимает. Я заглянул в зал: там шли последние кадры 'Иванова детства'. Я попросил переводчицу сказать месье Лангуа, что это не наш фильм, это фильм Андрея Тарковского. Она сказала. Месье Лангуа объяснил: он показывает то, что дали. И возит тех, кого прислали. Тогда я попросил переводчицу узнать у месье Лангуа, когда он нам даст суточные. Месье Лангуа сказал, что деньги нам не положены, так как общество обеспечивает нас и питанием, и проживанием. - Нет проблем, товарищ! - Георгий Николаевич, и я все потратила, - виновато сказала Галя. - Я муку купила. - Какую муку? - спросила переводчица. - Мука - это сленг? Пудра? - Да нет, пшеничная мука. Для пирожков. В Москве уже второй месяц муки нет... Фильм кончился, и мы пошли выступать. По дороге я шепнул Гале, чтобы на сцене рот не открывала. Народу в зале было много, в основном французы. Но были и наши эмигранты последней волны - те, которые попали во время войны в плен и боялись вернуться. Начались вопросы. Трудные: правду говорить нельзя, а нагло врать стыдно. Отвечал я. Изворачивался, как мог... Очень устал, будто вагон угля разгрузил... Но на один вопрос пришлось отвечать и Гале. Из зала спросили, какая у советской звезды квартира. У Гали была двенадцатиметровая комната в коммуналке, где они жили вчетвером: Галя, ее муж, дочка и Галина мама. А Гале обещали дать к Новому году комнату 20 метров. И она выдала мечту за действительность и сказала: - Двадцать пять квадратных метров! Переводчица не знала, что такое 'квадратные метры', и перевела: - Двадцать пять комнат. В зале возмущенно загудели. Наши эмигранты - потому, что поняли, что француженка неправильно перевела, а французы - потому, что удивились. Какой-то господин крикнул, что разочаровался в социализме: таких апартаментов даже у французских 'звезд' нет... Потом я проинструктировал Галю: квартира у нее трехкомнатная, получает она шесть тысяч франков в месяц... И пшеничной муки для пирожков в Москве в магазинах навалом. Когда мы вышли из кинотеатра, у входа нас окружили эмигранты, стали расспрашивать... Один из них курил. - Не угостите сигаретой? - спросил я. - А то я бросил, специально не покупаю. - Пожалуйста! - он протянул мятую пачку. - А можно мне? - спросила некурящая Галя. - Конечно! - А можно две? - Да берите все! - эмигрант протянул Гале пачку и любезно чиркнул зажигалкой. - Я на улице не курю, - сказала Галя и убрала сигареты в сумочку. Этого метода мы придерживались и дальше. Так и ездили по Франции. Останавливались в разных городах, поселялись в семьях у членов общества дружбы, показывали 'Иваново детство', отвечали на вопросы, стреляли сигареты... Поздним вечером шестого дня мы въехали в Париж.
Чужой Ленин По дороге в Канны я Париж не видел: мы переехали с одного аэродрома на другой. А сейчас на Париж у нас был день: в Москву мы должны были улетать послезавтра утром. Месье Лангуа поселил нас в гостинице на окраине. Я попросил его сегодня же покатать нас по ночному Парижу. Но месье извинился - он очень устал. Завтра, завтра утром он за нами заедет, и мы все до вечера посмотрим. А вечером у нас выступление в Руане, в половине пятого надо выезжать. (За неделю мы с Лангуа уже стали вполне сносно понимать друг друга.) - А нельзя не ехать? Месье Лангуа объяснил, что нельзя. Мэр Руана - большой друг СССР и устраивает прием специально в нашу честь. Ладно, завтра так завтра. Вошел я в свой номер - хорошо! Один, наконец-то можно хоть в туалет пойти, не рискуя наткнуться на хозяйских детей или бабушку. Утром спустился - Галя уже ждет в вестибюле. Двери в гостиничный ресторанчик открыты, два араба за столиком пьют кофе и едят круассаны. - Завтракала? - Нет. А разве у нас завтрак оплачен? - Не знаю. Пошли, поедим, поставим месье Лангуа перед фактом. - Неудобно. А когда он должен приехать? - Сказал, утром. Я взял у портье план Парижа и попросил показать, где наша гостиница. Дале- Вышли на улицу. Вокруг панельные пятиэтажки, стройка неподалеку. Микрорайон Москвы. Только улицы чище. Тут, наконец, подъехал месье Лангуа на своей таратайке. Мы сели в машину и поехали. Я стал объяснять, что мы хотим посмотреть Лувр, Нотр-Дам, Монмартр и Елисейские Поля. Но месье Лангуа сказал, что сначала нужно заехать в общество дружбы 'Франция - СССР', и там нам должны вручить презент для общества дружбы 'СССР - Франция'. В обществе дружбы нас встретили улыбчивый, похожий на Пикквика учитель русского языка Жан Блюмель и чопорная дама лет под семьдесят - секретарша общества, Мадлен. Блюмель сообщил, что председатель общества сейчас в Москве, и предложил нам кофе (Блюмель по-русски говорил хорошо). Мы отказались: мало времени - завтра улетаем, и хотелось бы сегодня успеть посмотреть Париж. - Помощник советника по культуре товарищ Панибрат должен присутствовать при вручении, - сказал Блюмель. - Он уже звонил, что выезжает. Панибрата ждали больше часа. Наконец он появился - пожилой грузный мужчина. И Блюмель от имени общества 'Франция - СССР' торжественно вручил мне в качестве презента обществу 'СССР - Франция' бронзовый бюст Ленина. Бюст был очень тяжелым - килограммов двадцать пять. Панибрат шепнул, чтобы мы не волновались: перевес оплачивает французская сторона. Блюмель сказал короткую речь, потом Панибрат сказал короткую речь, потом я поблагодарил, а потом Блюмель нас всех пригласил на обед. Я стал от обеда отказываться, но Панибрат отвел меня в сторонку и сказал, что пойти надо: - Если вы не пойдете, это будет для него страшным ударом. Ему выделили на обед деньги, и они с этой мадам уже навострились на халяву. Мне показалось, что пообедать бесплатно не прочь и сам Панибрат. - А может, вы Ленина в посольство заберете? - спросил я у советника по культуре по дороге в ресторан. - В посольстве как раз хорошо его поставить. - Бюст этот вам вручили для общества 'СССР - Франция', - сказал Пани- Французы обедают долго: долго изучают меню (даже если заранее знают, что будут есть), долго и придирчиво выбирают вино... И времени на Лувр все меньше и меньше... Так мы ничего и не увидим, так и просидим в ресторане до завтра. Курить охота. Я спросил у Гали, не осталось ли у нее сигарет. - Всего две штуки... А можно сигареты заказать? - шепотом спросила Галя у Панибрата. - Они оплатят? - Оплатят. Гале принесли пачку 'Мальборо'. Панибрат достал зажигалку, но Галя убрала сигареты в сумку: - В ресторанах не курю. Сыр подали без пяти три. - Мы в Лувр успеем? - спросил я месье Лангуа, когда обед, наконец, закончился. Лангуа посмотрел на часы и сказал, что в Лувр нет. Это долго. Можно так покататься, Париж посмотреть. - Но только на Джоконду взглянуть! - взмолился я. - Бегом. Ехали к Лувру минут тридцать, потом долго искали место для парковки. Наконец припарковались на соседней улице. Выскочили из машины. Месье Лангуа открыл заднюю дверцу и вытащил Ленина. - А Ленин зачем? - Украдут. - Да кому он нужен? - Париж! Арабы! И мы побежали. Впереди, прижимая Ильича к груди, - Лангуа. Выбежали к Лувру и увидели - в Лувр стоит длиннющая очередь. Сегодня в музее бесплатный день. - Ну, все. Не успели, - расстроился я. - Не увидел я 'Джоконду' и теперь уж, наверно, никогда не увижу. Месье Лангуа посмотрел на меня, показал, чтобы мы шли за ним, и побежал вдоль очереди. Мы - за ним. У входа дежурил полицейский. Месье Лангуа подбежал к нему и, тяжело дыша, стал что-то говорить. Я понял: 'Канн' и 'Джоконда'. - Ленин? - полицейский показал пальцем на бюст. - Ленин. Полицейский сплюнул сквозь зубы и отвернулся. Делать нечего, поплелись к машине. Я хотел взять Ленина у месье Лангуа, но тот не отдал, тащил сам. В Руан мы приехали вовремя. Перед фильмом мэр сказал речь. Потом мы посмотрели 'Иваново детство', потом ответили на вопросы (Галя рассказала, что у нее трехкомнатная квартира). Потом на приеме выпили шампанского, и мэр нам сообщил, что позвонил своему приятелю в Париж и тот оплатил нам ночную прогулку на пароходике по Сене. С ужином. (Месье Лангуа ему сообщил, что нам в Париже ничего не удалось посмотреть.) Поехали обратно. Месье Лангуа был счастлив и все расхваливал нам предстоящую поездку по Сене. Он сам по Сене никогда не катался: дорого. Но кто ездил - в восторге. Когда подъезжали к Парижу, черт дернул Галю спросить: - А где Ленин? Месье Лангуа резко затормозил и выругался. В Руане, когда начался фильм, он на всякий случай перенес бюст из машины в будку механика. Там он и остался. Развернулись. Доехали до Руана - кинотеатр заперт. Месье Лангуа побежал выяснять, где живет механик. Поехали к механику. Его не было; мама сказала - он у подруги. Где живет подруга - она не знает. - Да бог с ним, с Лениным. Поехали, - сказал я и попытался объяснить месье Лангуа, что в Москве таких бюстов - навалом. Вернусь домой, куплю такого же и отнесу в общество дружбы. В ответ месье Лангуа разразился длинной тирадой, из которой я понял, что этого Ленина поручили именно ему, месье Лангуа, и он будет заниматься им до тех пор, пока не посадит нас в самолет. Сидим в машине, ждем. Ни о каком пароходике уже не может быть и речи. Подошел полицейский и оштрафовал Лангуа за парковку в неположенном месте. Тот совсем расстроился. Пошел дождь. Мы с Галей заснули, а Лангуа не спал, караулил. Механик появился только под утро, пьяный и веселый. Поехали в кинотеатр, забрали Ленина и помчались в Париж. На автобане месье Лангуа, усталый от волнений и бессонной ночи, прозевал нужный поворот, и пока мы крутились, времени осталось только-только на то, чтобы заехать в гостиницу за вещами. Месье Лангуа разогнал свою таратайку на полную мощность - до восьмидесяти километров в час. В аэропорт приехали впритык. Поставили машину на стоянку, я взял наши с Галей чемоданы, а месье Лангуа - Ленина - и опять побежали. У стойки регистрации 'Аэрофлота' нас уже ждал Жан Блюмель. И он нам взволнованно сообщил, что произошло ужасное недоразумение - он нам чужого Ленина отдал! - В каком смысле? - В прямом! Этого Ленина прислали ваши для товарищей с Корсики. А для вашего общества художник Шарль Лассаль, большой друг Советского Союза, нарисовал картину 'Жанна д'Арк на коне'. Вот, держите! - Блюмель вручил мне небольшую картину, шестьдесят на сорок, аккуратно упакованную и обвязанную бечевкой. - Но я не виноват. Это Мадлен все напутала. Я сам удивился: Ленина - русским? Зачем? Но она сказала, что так велели. Хорошо, что я вчера председателю позвонил! Ну, счастливого пути! Блюмель пожал нам руки и ушел. Я взглянул на месье Лангуа. Он стоял осунувшийся, небритый, с красными глазами. - Досталось вам, бедненькому, - с сочувствием сказала Галя. Месье Лангуа швырнул на пол бюст, развернулся и... Так бы я снял в кино. А на самом деле месье Лангуа ничего не швырял - так и стоял с Лениным в обнимку. А когда Галя его пожалела, сказал: - Нет проблем, товарищ, - и улыбнулся.
Голуби спят... Все эти идиотские приключения с бюстом Ленина напомнили мне 'Полоцк' с его капитаном и боцманом... И мне захотелось снять такой фильм: стоит никому не нужный корабль, с него все воруют, на место украденного ставят лозунги; украли и собственный якорь. Положили его на прогнившую палубу, он ее продавил, упал на днище, пробил днище - и корабль пошел на дно. Команда прыгнула в воду и поплыла к берегу. Позвонил Конецкому. Ему идея понравилась. Он приехал в Москву писать сценарий, остановился у меня. И мы придумали хороший финал: когда корабль пошел на дно и матросы спрыгнули, капитан надел парадный китель с орденами, вышел на мостик и взял под козырек. Но когда вода дошла капитану до горла, движение остановилось: корабль килем встал на грунт. И посреди моря из воды торчит голова в фуражке с рукой под козырек. (Это все я потом использовал в фильме 'Фортуна'.) Вечером мы с Конецким пошли ужинать в ресторан Дома литераторов: там в те времена собирались молодые гениальные писатели. (Не гениальных не было.) Сели. Заказали. К нам подсел писатель Юрий Казаков, друг Конецкого. Конецкий предложил взять его в соавторы: - Вот в итальянских фильмах сценаристов - как собак нерезаных, по семь штук. - Если он согласен, я - за, - сказал я. - А актер Филиппов сниматься будет? - спросил Казаков. - Будет. И он согласился. Дальше, когда заговорили о кино, у меня появилось подозрение, что Казаков за всю жизнь видел всего один фильм - 'Карнавальная ночь'. Потом к нам подсел писатель Василий Аксенов. И Конецкий его тоже позвал в соавторы. А потом к нам подошел сценарист Валентин Ежов и, узнав, что мы собираемся вчетвером писать сценарий, сказал: - Три прозаика и один режиссер. А кто сценарий будет писать? Пригласили и Ежова. Снимать фильм решили в Одессе - там тепло. И сценарий договорились писать там. И дали слово - пока не поставим слово 'конец', никто ни грамма не пьет. На следующий день все впятером поехали к директору 'Мосфильма'. Директор одобрил нашу инициативу коллективной работы, заключил с нами договор и позвонил в бухгалтерию, чтобы нам сегодня же выплатили аванс. На сей раз нас никто не командировал, мы приехали в Одессу за свой счет. В гостиницу устроились с большим трудом - получили одну большую комнату на пятерых в гостинице 'Красная' (и то только потому, что Ежов был лауреатом Ленинской премии). Естественно, все были недовольны. Ворчали: 'На кой черт они привезли режиссера, если он даже о гостинице позаботиться не может'. Устроились, пошли в ресторан обедать. Казаков хотел заказать сто грамм, я постучал по столу пальцем, напоминая о договоре: пока не поставим точку, не пьем. - А чего тогда сидим? - сказал Казаков. - Давайте работать. - Давай, - сказал Конецкий. - Какие у тебя предложения? Казаков сказал, что он в сценариях ничего не понимает и поэтому напишет отступления - как смеялось море, как пахли доски, как горела лучина... Чем больше будет страниц, тем больше заплатят. Я объяснил, что сценарий по страницам не оплачивается. Нам подписали максимум и больше не дадут. - А мы в журнале напечатаем, - сказал Казаков. Аксенов предложил сделать историю капитана и корабля второстепенной, и ввести внучку капитана, жениха внучки, и центром сюжета сделать конфликт поколений. (Василий Аксенов был самым модным у молодежи писателем.) - Что, так и будет эта внучка в шлюпке между кораблем и берегом мотаться? - спросил Конецкий. - Ну пусть корабль не на рейде, а у причала стоит. - А якорь? А голова в фуражке? Мы же заявку подали с таким сюжетом. - Ну, раз подали, давай писать ту, - пожал плечами Аксенов. - Вы спрашивали о предложениях, я и сказал. - Валя, а ты что скажешь? - спросил я Ежова. - Я думаю, что все должно быть в меру, - сказал Валя. - Я понимаю, дали слово не пить - не пьем. И это нормально. Но начало работы надо отметить! Мы ж православные люди. И на этом все согласились. Вечером в нашем номере за столом сидели: польский эстрадный квартет, матросы китобойной флотилии 'Слава', Нани Брегвадзе, (она гастролировала в Одессе и остановилась в нашей гостинице), братья Минц - циркачи из Майкопа, поклонницы Аксенова, поклонники Казакова и Конецкого, Петр Тодоровский с гитарой (он тогда жил в Одессе) и кинорежиссер Юрий Чулюкин - блестящий чечеточник... На третий день меня разбудил телефонный звонок: по почте пришла бандероль на мое имя, надо забрать ее внизу. Спустился, взял, вернулся в номер. Православные соавторы спят по своим койкам. Я отодвинул остатки вчерашнего пиршества, положил бандероль на стол, распаковал. Там был сценарий и конверт. В конверте записка: 'Уважаемый Георгий Николаевич. Прошу ознакомиться с режиссерским сценарием 'Девчонки с юга', (авторы Нусинов и Лунгин, режиссеры Абдылдаев и Гуревич) и сообщить ваше мнение. Главный редактор Госкино Дымшиц'. (До отъезда я согласился быть художественным руководителем этого фильма.) Читать сценарий мне было не по силам. Решил отделаться общими словами. Я поставил на стол пишущую машинку, вставил чистый лист и быстро стал печатать: 'Уважаемый Александр Львович! Ознакомившись с режиссерским сценарием 'Девчонки с юга' (Авторы Нусинов и Лунгин. Режиссеры Абдылдаев и Гуревич), я...' Дальше застопорилось. Стук машинки разбудил соавторов. Казаков посмотрел в окно и сказал: - Голуби спят, на хер... - Бунин ты, Юра, - сказал Ежов. - Чехов! Юрия Казакова критика называла 'современным Буниным', и портреты его за рубежом печатались в журналах рядом с английской королевой. - Который час? - спросил Конецкий. - Восемь. - Пора на Привоз за копченой ставридой ехать. На следующее утро я хотел прочитать сценарий 'Девчонки с Юга', опять не смог. Начал печатать и опять застрял на том же месте... В итоге я отправил телеграфом на имя Дымшица такой отзыв: 'Уважаемый Александр Львович! Ознакомившись с режиссерским сценарием 'Девчонки с юга', (авторы Нусинов и Лунгин, режиссеры Абдылдаев и Гуревич), я всю неделю пью ваше здоровье. Ваш Георгий Данелия'. (К счастью для меня, Дымшица через месяц куда-то перевели.) Но все на свете кончается и веселье тоже. И мы опять сели за стол совещаться. Ежов попросил напомнить сюжет. Я рассказал еще раз. Казаков сказал, что он в кино ничего не понимает и напишет отступления. Аксенов сказал, что раз договор подписали, надо работать. А Ежов сказал, что все хорошо в меру. Уже почти сутки постимся... ...Первым улетел Аксенов - в Калининград, к маме. За ним - Юрий Казаков, в Алма-Ату, переводить очень толстый роман с казахского на русский. Потом Конецкого вызвали в Ленинград на партсобрание. (Он подписал письмо в чью-то защиту, и теперь ему надо было получить выговор.) Мы с Ежовым проводили Конецкого, заплатили за гостиницу - за номер, за телефон, за разбитую люстру (ее разбили братья Минц из Майкопа, когда показывали свое мастерство - жонглировали пустыми пивными бутылками). И денег у нас осталось десять рублей на двоих. Мы купили палубные билеты на корабль 'Грузия' и поплыли в Ялту: там тогда снималась в фильме моя жена Люба. Ночью стоим на палубе, облокотившись на фальшборт, - внизу море, над головой звезды. Я предлагаю варианты начала сценария, Ежов молчит. - Валя, ну что ты молчишь? Не нравится то, что я предлагаю, - предложи другое. Ты же сценарист. - Предлагаю... И Ежов предложил сюжет про корабль отложить, а сейчас написать сценарий о человеке, у которого обнаружили тридцать три зуба, и сделали из него 'национальную гордость'. - Что-то в этом есть. - сказал я, подумав. Начали 'разминать' сюжет про зубы - покатилось. Пока шли до Ялты, напридумывали на две серии. Устроились в Ялте: Ежов в доме творчества писателей, а я в гостинице у Любы. Я сразу же позвонил Конецкому, рассказал новый сюжет и попросил его приехать в Ялту - будем писать вместе. Конецкий взял путевку в дом творчества писателей и прилетел. К этому времени мы с Ежовым уже написали страниц десять (записывал Ежов своим каллиграфическим почерком.) Конецкий прочитал и сказал: - Братцы, мне здесь делать нечего. Оказалось, он был убежден: Ежов писать не умеет, умеет только трепаться, я тоже не мастак, а кто-то же должен достойно изложить сюжет на бумаге. Поэтому и прилетел. А теперь понимает, что никакой потребности в нем нет. Но мы его уговорили остаться: - Без твоего юмора сценарий будет хуже. (Когда я писал эту книгу, позвонил мне из Санкт-Петербурга Виктор Конецкий: 'Включи телевизор 'Тридцать три' идет!' И это был наш последний разговор. Через неделю Конецкого не стало). Сценарий мы писали втроем три месяца. Сначала в Ялте, потом в Болшево, потом в Малеевке. Дисциплину не нарушали, работали по шестнадцать часов. Когда поставили слово 'конец', Конецкий сказал: - Не примут. Мы прошлись бдительным оком по сценарию и вынули несколько эпизодов, которые, как нам казалось, явно делали его 'непроходным'. Для редактуры оставили один эпизод в качестве 'собачки'. (Как в анекдоте про художника: на любой картине он в правом углу сажал собачку. Комиссия, когда принимала работу, спрашивала: 'А зачем собачка?' - 'Для уюта'. - 'Не нужна собачка, уберите!' Он горько вздыхал и замазывал собачку. А не было бы собачки, комиссия к чему-нибудь другому бы придралась.) 'Собачкой' у нас был эпизод с кагэбэшником. По сюжету, у Ивана Сергеевича Травкина нашли тридцать три зуба. И сразу - радио, телевидение, слава, поклонники... Вызывают его в КГБ: - Под чью диктовку вы распространяете слухи, что у вас не тридцать два, а тридцать три зуба? Мы-то знаем под чью, но для вас лучше будет, если вы добровольно признаетесь - Но у меня действительно тридцать три зуба! - Продолжаете упорствовать? - Не верите - посчитайте. - Гражданин Травкин, в СССР вас триста миллионов. Что же, по-вашему, мы у каждого зубы будем считать? 'Собачка' сработала: худсовет навалился на этот эпизод, мы его выкинули, и сценарий, к нашему удивлению, прошел.
Леонов Сценарий мы написали на Юрия Никулина. Но, когда запустились, выяснилось, что Никулин сниматься у нас не сможет: Госконцерт решил вместо ансамбля 'Березка' этим летом на гастроли в Австралию послать цирк. Мы растерялись - фильм запущен, а у нас нет актера на главную роль. Кого брать? Конецкий предложил Леонова. Я засомневался - а не слишком комедийный персонаж получится? (Я видел Леонова только в 'Полосатом рейсе' - фильме, к которому сценарий писал Конецкий.) А Лика Ароновна сказала, что не получится. И посоветовала посмотреть на Леонова в роли Лариосика в 'Днях Турбиных'. - А пока поговорите с ним, чтобы его не перехватили. Он сейчас в столовой сидит. Я спустился в столовую. Леонов сидел и ел суп. Я подсел, представился, положил на стол сценарий и сказал, что предлагаю ему попробоваться на главную роль. - Я буду сниматься, только если мне будут платить по первой категории, - сказал Леонов. Тогда актерам за съемки платили по категориям: третья, вторая, первая и высшая. Леонову платили по второй. - Это от меня не зависит, - сказал я. - Первую категорию утверждает Госкино. А если они откажут? - Значит, в этом фильме я сниматься не буду. Ему главную роль предлагают в классном сценарии, а он торгуется как на рынке! Я решил, что без этого жмота Леонова мы обойдемся, и попросил Лику позвонить Папанову. Папанова в Москве не было. И вечером я пошел в театр смотреть на Леонова. Посмотрел и понял - никого, кроме него, я на роль Травкина не возьму. Черт с ним, пусть торгуется. Побегаю, поунижаюсь, выбью я ему первую категорию. А не выбью - из своих постановочных доплачу. Позвонил Леонову домой и начал с того, что стал расхваливать спектакль. Леонов меня перебил: он прочитал сценарий и сниматься у меня согласен. Я честно предупредил, что не уверен, что смогу пробить первую категорию. - Ну, снимусь по второй, - сказал Леонов. - Но по первой все-таки лучше. С тех пор Леонов снимался у меня во всех фильмах. Он играл и симпатичных людей, и несимпатичных, и откровенных мерзавцев. Но, кого бы он ни играл, и что бы ни вытворяли его герои, зрители все им прощали и любили их. Было в Леонове что-то такое - магнетизм, биотоки, флюиды, не знаю, как это назвать, - что безотказно вызывало у людей положительные эмоции. Когда мы снимали в Тбилиси 'Не горюй!', в перерыве между съемками я решил навестить своего родственника Рамина Рамишвили (тот лежал с инфарктом, а мы снимали недалеко от больницы). Позвал с собой Женю: Рамин будет счастлив. Врач завел нас в палату. Рамин, когда увидел Леонова, расцвел. Даже порозовел. И соседи Рамина по палате расцвели. Смотрят на Женю и улыбаются. Посидели в палате минут пять, стали прощаться. Тут врач попросил: - Товарищ Леонов, пожалуйста, давайте зайдем в реанимацию. На минутку. Там очень тяжелые больные, пусть и они на вас посмотрят. Зашли в реанимацию. Та же реакция. И тогда врач взмолился: - Товарищ Леонов, давайте обойдем всех! Ведь сердце - это очень серьезно, а вы лучше любой терапии на них действуете! Когда мы обошли все палаты и стали прощаться, врач сказал: - А в женское отделение? Делать нечего, обошли и женское отделение... Женя везде улыбался, шутил, - врач был прав, на больных Леонов действовал лучше любого лекарства. (Даже на тех, кто никогда не видел его в кино. Не зря с него лепили олимпийского мишку.) Леонов был, пожалуй, самым популярным из всех актеров, с кем мне довелось работать. Когда снимали 'Совсем пропащий', мы все жили на корабле. Сидели мы с Юсовым в каюте, обговаривали сцену и вдруг слышим истошный вопль в мегафон: - Леонов, уйди с палубы, твою мать! Спрячься! У меня сейчас корабль на Леонов курил на палубе. Кто-то из пассажиров заметил его, заорал: 'Ребята, там Евгений Леонов стоит!' И тут же все - и пассажиры, и матросы, и обслуга - высыпали на борт посмотреть на него. И корабль действительно дал критический крен. Женина популярность была для меня - просто клад. Мы, его друзья, использовали ее в хвост и в гриву. Права гаишник отобрал - посылаем вызволять их Леонова, сухую колбасу достать - к директору магазина идет Леонов, разрешение на съемки на правительственной трассе - опять Леонова отправляем договариваться. Монтажница Галя Серебрякова жила в маленькой комнатушке в пятикомнатной коммуналке. Дом должны были сносить, и Галю собирались запихнуть в еще более густонаселенную коммуналку. Обратились к Леонову: - Женя, надо помочь. Леонов пошел просить за Галю к заместителю председателя исполкома. Вечером звонит: - Чего мы хотим? Комнату в трехкомнатной? - Хотя бы в четырехкомнатной. - А однокомнатную квартиру мы не хотим? Когда Гале сообщили, что теперь она будет жить в однокомнатной квартире недалеко от студии, она сначала не поверила, а потом заплакала. От счастья. Между прочим. Иногда удивляются, почему актеров так любят и всегда идут им навстречу. Да не актеров любят, а любят их героев. И не хотят понимать, что актер и тот, кого он играет, - не один и тот же человек. И часто из-за этого 'недопонимания' возникают комичные ситуации. Грузинский актер и режиссер Гугули Мгеладзе, когда учился во ВГИКе, сыграл в фильме Герасимова 'Молодая гвардия' Жору Арутюнянца. Когда Гугули вернулся в Тбилиси, командир полка, расквартированного под Тбилиси, пригласил его в какой-то праздник на творческую встречу с офицерами и солдатами. Мгеладзе приехал, полковник вывел его на сцену и представил: - Товарищи! К нам на праздник приехал безвременно погибший, отдавший жизнь за нашу великую Родину комсомолец Жора Арутюнянц! Прошу почтить его память вставанием! И все встали. Еще одна история. Как-то раз обедали мы втроем - я, Леонов и Вячеслав Тихонов - в кремлевской столовой (в Кремле тогда проходил съезд кинематографистов). Все официанты подходили к Тихонову за автографом, а нами с Женей никто не интересовался. Я думал, что Леонов расстроился, но Женя сказал: - Ничего удивительного. Слава для них - Штирлиц, полковник КГБ, а я кто? Дурак из 'Полосатого рейса'. В жизни Леонов был человеком грустным. Звонит, бывало: - Гия, это ты? (Кашель.) - Он курил не меньше, а может, и больше меня. - Материал смотрел? - Смотрел. (Кашель.) - Куришь? (Кашель.). Подожди, сейчас тоже сигарету возьму!.. И что материал? - Пока не понятно. Ты-то как? - Да репетирую. (Кашель.) Одиночество, бессонница... Между прочим. Не знаю, как насчет одиночества, но бессонница у него была не очень хронической. Я с ним ехал в одном купе из Риги. Легли спать. Через пять минут он захрапел. И храпел так, что слышно было даже в тамбуре, куда я выходил курить. В 'Слезы капали' есть эпизод, когда главный герой Васин (Леонов) идет топиться в озере. Снимать его мы должны были в Ростове Ярославском. А поскольку дно озера Неро очень илистое - проваливаешься в ил по пояс, - то под водой сбили помост из досок, по которому должен был идти Васин. Когда приехали на съемки, помост вдруг всплыл, все надо было делать заново, и в этот день съемка отменилась. Поехали в гостиницу. По дороге я вспомнил, что наш оператор, Юра Клименко, еще в Москве жаловался на сердце. В местной больнице Клименко, конечно, никто смотреть не будет. И я сказал Леонову: - Помнишь, ты говорил, что у тебя сердце побаливает? - Когда я говорил? - На 'Марафоне'. Вон поликлиника, давай покажешься врачу. Ну, и Юра с тобой заодно. В поликлинике осмотрели и того, и другого. Клименко посоветовали купить валидол (на всякий случай), а Леонова срочно госпитализировали и сказали, что в таком состоянии в ближайший месяц работать ему нельзя. На 'скорой' перевезли Леонова в Москву и уложили в больницу. Съемки остановились. Из больницы Леонов звонил каждый день: - Надо снимать, снег выпадет! - Не выпадет. Через две недели Леонов позвонил и сказал, что его выписали и можно ехать в Ростов Ярославский. И на следующий день мы поехали - Леонов в сопровождении мосфильмовского врача и жены Ванды с пакетом лекарств. Приехали, проверили помост - все нормально. А ночью ударил мороз, озеро Неру замерзло, и пришлось пробивать во льду дорожку, по которой пойдет топиться Васин. Леонов и актриса Оля Машная должны были лезть в ледяную воду. Мы поддели актерам под одежду костюмы из пористой резины для водолазов, которые сохраняют температуру тела, - двигаться им в этих костюмах было трудно. И мы решили снять эту сцену одним кадром, чтобы Леонов несколько раз не залезал в воду. Отрепетировали движение камеры на дублере (дублером был тот самый дядя Вася Тридцать три несчастья, который занимался водосбросами на съемках 'Пути к причалу'. Естественно, дядя Вася Тридцать три несчастья соскользнул с помоста и с головой ушел под лед. Еле выловили). Сняли кадр. - Все! - кричу. - Съемка окончена! - Подожди. Юра Клименко отвел меня в сторону и сказал, что я так махал руками, что моя рука попала в кадр. 'Надо бы переснять'. Я посмотрел на Леонова и... сказал, что так сойдет. И правильно сделал, что не стал переснимать, - Леонова, оказывается, никто не выписывал, он сбежал из больницы. (А эту руку, кроме меня и Клименко, на экране все равно никто не видит.) Леонов часто шутил: я снимаю его потому, что он - мой талисман. Что же, может быть, Женя и был моим талисманом, но главное - он был камертоном. Он задавал тон стилистике - добрый, смешной и грустный. 'И долго еще определено мне чудной властью идти об руку с моими странными героями, озирать всю громадно-несущуюся жизнь, озирать ее сквозь видный миру смех и незримые, неведомые ему слезы', - эти слова Николай Васильевич Гоголь словно о Жене написал. И сейчас, когда я начинаю работу над фильмом, первая мысль: 'Кого будет играть Леонов?' И через секунду вспоминаю - уже никого. Общались мы с Женей в основном на съемках или по телефону. В гости друг к другу ходили редко, теплыми словами друг друга не баловали. А недавно в одной газете я прочитал письмо Леонова к сыну: 'Съемки у Данелия закончили, несколько дней еще озвучивания, и все. Что за фильм получится - не знаю, грусть какая-то в нем сидит, хоть и комедия. Назвали - 'Слезы капали'. Гия всегда о тебе спрашивает, привет передает. Когда начинаешь работу с ним, думаешь: сколько мучений! А когда закончили - пустота. Вот бы тебе такого друга, такого режиссера'. Спасибо, Женя.
Секс-символ Розочка 'Тридцать три' - сатирическая комедия. И поначалу ассистенты на все другие роли искали тоже комедийных актеров. Но я попросил забыть, что снимаем коме- А на соблазнительницу Розочку я пригласил Инну Чурикову. Инна снялась у меня в маленьком эпизоде в фильме 'Я шагаю по Москве', и я сразу понял: эта Чурикова зашла ко мне в кабинет, когда там сидели мои соавторы, Ежов и Конецкий. - Сценарий прочитала? - спросил я. - Да! - Сниматься согласна? - Ой, конечно! - Ну иди в группу, я освобожусь, потом поговорим. Чурикова вышла. - А кого она будет играть? - спросил Конецкий. - Розочку. - Опупел? Розочка - это Бриджит Бардо, Мерилин Монро! Я вышел, пошел в комнату группы, где меня ждала Инна, и попросил ее зайти ко мне в кабинет снова минут через двадцать: - Но ты уже не ты. Ты - секс-символ, Мерилин Монро или что-то в этом духе. Сниматься не очень хочешь, нас слегка презираешь, но - снизошла. Через десять минут ко мне в кабинет зашла женщина-вамп. (Инна немного изменила прическу, ярко накрасила губы и накинула на плечи шелковый шарфик.) Она высокомерно кивнула соавторам, небрежно бросила сценарий мне на стол и сказала низким чарующим голосом: - Прочитала. Я подумаю. Кинула уничтожающий взгляд на соавторов и сексуальной походкой удалилась. - А эта как? - спросил я. - Эта уже может быть, - сказал Ежов. - Она похожа на ту, - сказал Конецкий, - но большая разница!
Памятник 'Тридцать три' мы снимали в Ростове Ярославском. Погода стояла хорошая, снимали быстро и споро. Когда все ладится, то и вспоминать вроде бы потом нечего. Запомнился, пожалуй что, только эпизод 'памятник'. Его снимали последним. По сюжету фильма Травкина как выдающегося человека отправляют на Марс завязать контакт в марсианами, а в родном городке, на площади, ему ставят памятник. Мы сделали из папье-маше бюст Леонова, смотрящего в небо, на постаменте написали 'Травкин Иван Сергеевич, образцовый семьянин' и поставили памятник на привокзальной площади. Рядом построили временную трибуну, положили красную ковровую дорожку, вокруг памятника поставили пионеров в красных галстуках, на трибуну поднялись Мордюкова, Авдюшко, Соколова, Парфенов, Ялович, Чурикова и другие актеры, - и мы стали ждать поезда. Когда подошел поезд и на площадь вышли пассажиры, мы включили камеру, а Мордюкова стала толкать речь о том, каким образцовым семьянином и выдающимся рыболовом-спортсменом был Иван Сергеевич. Пассажиры подошли к трибуне, остановились и стали слушать, - это нам и надо было. Собрать массовку в Ростове Ярославском трудно, - не Москва, бездельников очень мало. Когда приехали в Москву и отсмотрели материал, два кадра оказались негодными - брак пленки. Вернулись в Ростов Ярославский, чтобы переснять. Сошли с электрички, выходим на площадь - ба! Стоит наш памятник, а вокруг уже разбит газон, и пожилой рабочий красит ограду. - Кому памятник, дед? - спросил я. - Травкину Ивану Сергеевичу. - А кто это? За что ему такая честь? - А за то, что не блядун. Местное начальство решило: раз москвичи поставили памятник, торжественно открыли его и речь говорить приехала сама Нонна Мордюкова, значит, - так надо. И выделили из бюджета средства на его благоустройство. Так Леонов-Травкин и стоял на привокзальной площади, пока папье-маше не развалилось под дождем.
|
|
|
Designe of page |