|
|
|
|
О личной жизни Я был женат три раза. На Ирине, на Любе и на Гале. На Гале женился недав- Я любил, и меня любили. Я уходил, и от меня уходили. Это все, что я могу сказать о своей личной жизни.
Как Хемингуэй В сентябре Пырьев командировал нас с Кирносовым в Гагры работать над сценарием. С Лешей Кирносовым я познакомился еще в Мурманске, когда снимал 'Путь к причалу'. Пришел ко мне в номер бородатый моряк со стопкой книжек под мышкой и вручил мне новенькую, еще пахнущую типографской краской книжку - 'может, для кино сгодится'. И сообщил, что учился в том же училище, что и Конецкий, только позже. А сейчас он рыбак, штурман на рыболовецком сейнере. А в час ночи он опять появился: - Можно, я временно книжку заберу? Я все раздал, а она не верит, что я писатель. Забрал книжку - и с концами. Второй раз я его видел в ресторане нашей гостиницы. Он сидел в компании американских моряков и свободно говорил с ними по-английски. Позже он еще больше меня удивил: когда оркестр ушел на перерыв - сел за пианино и стал играть Рахманинова... Потом я узнал от Конецкого, что во время войны отец Леши был морским атташе при советском посольстве в Вашингтоне и Леша учился в американском колледже. Прилетели в Гагры, сняли чистенькую комнату недалеко от моря, с полным пансионом. Море, солнце, пляж, знакомые... Я пытался поговорить о сценарии, но Леша взмолился: - Давай пару деньков отдохнем как люди. Я три года треску ловил! Две недели мы валялись на пляже, играли в преферанс, 'впитывали атмосферу' и 'знакомились с бытом', а к концу второй недели я сказал: - Все! Пора начинать. - А давай работать в кафе, - сказал Леша. - Как Хемингуэй! Пошли в кафе. Сели за столик на веранде, заказали боржоми, кофе, разложили бумагу... Я предложил писать на одной странице поэпизодник по рассказу, а на дру- В кафе пришли подруга моего детства, Манана, ее подруга Нелли со своим мужем Гурамом и журналист из Кутаиси по кличке Полиглот (он знал восемнадцать языков). Они позвали нас к своему столу, но мы отказались: - Работаем, - сказал я. И мы пошли дальше. Заиграл оркестр, запрыгали танцующие. - Может, перенесем на завтра? - предложил Леша. - Хемингуэй бы работал, - сказал я и продолжил вносить предложения. Леша перестал записывать. - Почему не пишешь? Не слышно? - Слышно. Я запомню. Тут в ресторане в дальнем углу возникла драка: кто-то кому-то дал по морде, кто-то ответил... Но их разняли. Оркестранты заиграли лезгинку. - Пора выпить, - сказал, вернее прокричал, Леша. - Официант! - Подожди, давай со сценарием разберемся. - А чего разбираться, и так понятно. Рассказ тебе не нравится, ты предлагаешь написать новый сценарий. Давай лучше выпьем. Снова в углу раздались крики. - Да нет, Леша, ты не понял. Рассказ остается как есть. Это основа. Но там чересчур все логично и гладко. Надо ломать ритм! Нужен ударный эпизод! И тут - резкая боль в затылке, в голове звон, и я потерял сознание. Леша был прав - драка возобновилась, кто-то в кого-то кинул бутылкой, а попали мне по затылку. Меня вынесли из кафе и отнесли в больницу. Врач постриг волосы вокруг раны, сделал перевязку и сказал: 'Сотрясение мозга, надо лежать'. Утром Леша сбегал в аптеку и купил грелку и лед. Напихал лед в грелку и положил мне на лоб. Пришли Манана и Нелли, спросили, уверен ли Леша, что можно прикладывать лед при сотрясении мозга. Леша сказал, что уверен: - В Мурманске все так лечатся, когда по башке дадут. - Я бы на вашем месте бороду сбрила, - сказала Манана Леше. И я узнал, что вчера, после того как я отключился, Леша в этой кутерьме все-таки вычислил того, кто кинул бутылку, и выкинул его с веранды (со второго этажа) на улицу. Официант хотел задержать Лешу, Леша выкинул и официанта. И смотался. Манана сказала, что теперь потерпевшие разыскивают русского с бородой. Девушки принесли творог и фрукты, сварили мне кашу и унесли стирать мою рубашку и брюки. А Леша взял ножницы и стал состригать бороду, а заодно и волосы. Пока он стригся, я попытался поговорить с ним про сценарий, но Леша отказался: - Побереги мозги. При сотрясении ими шевелить нельзя, - и начал бриться. Я заснул. Проснулся - уже стемнело. За столом сидит и читает книгу человек, мускулистый, лысый и курносый, - Леша без усов, бороды и волос на голове стал похож на Юла Бринера. - Есть хочешь? - спросил Леша. - Сейчас девчата тебе бульон сварят. Голова болит? - Да нет. Леша опять уткнулся в книгу. - Леш, - позвал я, - а может, дать перед титрами такую картину - трущобы, грязь, лачуги, а за мольбертом стоит художник и рисует цветок . (С такого кадра потом я хотел начать почти все мои фильмы. Но ни в одном фильме его так и не снял.) - Поправишься - все решим, - сказал Леша. - Алексей, это вы? - В окне комнаты появился Полиглот, встрепанный, небритый, весь в колючках. - Трудно узнать. Не появлялись? - Кто? - Эти типы. - Какие типы? - Которых мы побили. Если они будут меня искать, скажите - меня нет. Я уехал. А если придут мириться и накроют стол, дайте мне знать, я у лесника в сторожке живу. - А вы почему прячетесь? Тоже дрались? - Честно говоря, нет. Но Гурам троих побил. И вы Анзору травму нанесли, и Федя ногу вывихнул. А они местные. Теперь начнут вылавливать нас по одному. Так что вы тоже аккуратнее. Выпить чего-нибудь есть? - Нет. - Я принесу. Полиглот взял у Леши два рубля, надел мою кепку и Лешины черные очки (чтобы его не узнали) и скрылся в темноте. Полиглот был алкоголиком. Он вернулся минут через тридцать и начал выставлять бутылки на подоконник: - Тут семь. Одну я выпил. - И это все на два рубля? Полиглот рассказал, что заказал в ресторане бутылку и послал ее в дар хорошей компании. Они со своего стола прислали две. Он послал две за другой стол... Получил четыре. Послал четыре первому столу. Получил восемь. Вошли Манана и Нелли, принесли бульон для меня. - Можно, конечно, было пойти ва-банк и послать восемь, но я не решился. Я фаталист, но умеренный, - закончил Полиглот. - Слушай, фаталист умеренный, ты зачем это все сюда принес? - сказала Манана, увидев бутылки. - Не видишь, человек больной! Хочешь выпить - пей, но не здесь. Здесь пить никто не будет! Полиглот с упреком посмотрел на нее и сказал мне: - Если придут мириться, ты знаешь, где меня найти. Взял с подоконника четыре бутылки и скрылся в темноте. Из темноты донеслось: 'Птица скорби Симург распластала надо мной свои крылья...' Полиглот исчез навсегда, а с ним вместе исчезли моя кепка и Лешины черные очки. К дому подъехала машина. Хлопнула дверца. Леша взял с подоконника утюг. В дверь постучали, в комнату вошел высокий сутулый мужчина в мятом пиджаке и черной кепке, огляделся и спросил меня по-грузински: - Это ты Георгий? - Я. - Вот, я бумажки принес, ты вчера в ресторане забыл, - у него в руках были наши бумаги. - Фердинанд Шалвович просил отдать. И ручка шариковая. Твоя ручка? - Его, - Манана забрала у него бумагу и ручку. - Спасибо. - И еще Фердинанд Шалвович сказал, чтобы не беспокоился: у Анзора и Феди к русскому, который с вами вчера сидел, больше никаких претензий нет. Фердинанд Шалвович все уладил. - Извините, а кто такой Фердинанд Шалвович? - Я его шофер. Вчера, когда Зураб Иванович маму Фердинанда Шалвовича выругал и кинул в него бутылку, Фердинанд Шалвович тоже маму Зураба Ивановича выругал и тоже кинул в него бутылку. Тоже промахнулся. Теперь Фердинанд Шалвович очень стесняется, что его бутылка на тебя упала. Хочет извиниться. - Ну и пусть извинится, - сказала Манана. - Сейчас, - и шофер исчез. - Чего он говорил? - спросил Леша, который по-грузински не понимал. - Сказал, что можешь снова бороду отпускать. И просил позвать на банкет Полиглота. - Ни в коем случае! - сказала Манана. - Оставьте этого идиота в покое. Тут в комнате появился маленький толстый рыжий грузин в белом кителе из китайского шелка. - Батоно Георгий, когда я узнал, кто вы такой, я чуть с ума не сошел! Представляете, какая трагическая случайность! - сказал он с пафосом. - Хвала Господу, что вы остались живы! Грузия до конца дней не простила бы, что по моей вине погиб великий грузинский дирижер! И Фердинанд Шалвович пригласил меня и моих гостей в ресторан. - И еще кого хотите пригласите! Хоть сто, хоть двести человек! Манана, которая знала меня с детства и не сомневалась, что я могу и с сотрясением встать и поехать, категорически заявила, что великий дирижер никуда не поедет. Ему нельзя. Тогда Фердинанд Шалвович пригласил Лешу. Они вышли. Хлопнула дверца машины... Леша появился через пять дней. За это время он половил лососей на озере Рица, побывал на свадьбе в горной абхазской деревне, съездил на милицейском катере в Сухуми и Батуми, а из Батуми слетал в Тбилиси и там поужинал на фуникулере... Фердинанд Шалвович оказался большим человеком - главным инспектором мер и весов. Любого продавца от Гагр до Сухуми мог посадить за недовес и недолив. Лет на восемь. Если бы захотел. Но он был добрым и справедливым человеком. Сам А я лежал в постели, - ходить мне было нельзя, читать мне было нельзя, на солнце мне было нельзя.
Манана Мегрелидзе Сколько я себя помню, столько помню и Манану. У мамы было две подруги детства - Цуца и Раиса, на всех фотографиях гимназической поры они втроем: мама, Цуца и Раиса. В 37-м году мужа Раисы расстреляли, а Раису посадили. И мужа Цуцы (мамы Мананы) расстреляли, а Цуцу посадили. И выпустили их только в 53-м. Манану воспитывала младшая сестра Цуцы, Нунка, - красивая, умная - замуж так и не вышла, посвятила жизнь племяннице. Не было случая, чтобы я приехал в Тбилиси и не побывал у них. Манана, пожалуй, единственный друг-женщина в мой жизни. Я все ей рассказывал, а она умела слушать и понимала меня. Когда я пошел на режиссерские курсы, Манана - единственная - сказала: - Никого не слушай. Получится из тебя режиссер. В 53-м году, когда Цуца вышла из тюрьмы, Манана попала в сложное положение: когда она уделяла внимание Цуце, Нунка обижалась (виду не подавала, но Манана чувствовала - обижается). А когда внимание уделяла Нунке, то Цуца огорчалась: 'Совсем ты, девочка, меня забыла'. Сейчас я думаю, что моя мама и Нунка, наверное, хотели, чтобы мы с Мананой поженились. Но нам это почему-то в голову не приходило. Мне, во всяком случае. Замуж Манана вышла так. Студент Тбилисского университета Резо Мхеидзе решил бежать из Советского Союза. Он поехал в Батуми, изучил маршруты кораблей, вошел в море и поплыл. Проплыл около тридцати километров и стал ждать. Появился итальянский танкер. Резо начал кричать и размахивать руками. Его увидели, подняли на борт. Резо попросил у капитана танкера политического убежища. Капитан вызвал пограничников. Резо арестовали. Через месяц Манану в Тбилиси вызвал следователь КГБ и стал расспрашивать о Резо: что, почему и как. Манана сказала, что подробностей не знает: они не так близко знакомы. - А вот у меня его дневник, - сказал следователь. - Он пишет, что вы единственная женщина, которую он любит, и ради вас он готов на все. Читайте. Следователь дал Манане тетрадь. И Манана прочитала, что мечта всех девушек Тбилиси, красавец и спортсмен Резо Мхеидзе в нее еще со школы влюблен. Но она дочь репрессированных родителей и он - сын репрессированных родителей. Если Резо женится на Манане, он осложнит ей жизнь еще больше, а ей и так досталось. (Почти вся грузинская интеллигенция в 37-м году оказалась за решеткой. Многих расстреляли, а жен сослали. Моим родителям повезло - они в то время работали в Москве.) Резо посадили на восемь лет. Манана написала Резо письмо, он ей ответил. Через шесть лет, когда Резо вышел из тюрьмы, они поженились. Эффектная, женственная, умная, чемпионка Грузии по конному спорту, - Манана была в Гаграх одна, потому что она преданно ждала Резо. Когда я последний раз был у Мананы, она была больна. Ухаживал за ней Резо. Они теперь жили в многоэтажном доме на девятом этаже. Лифт не работал - света не было. И вода не шла. А Манане врач рекомендовал каждый день принимать горячую ванну. Резо носил воду ведрами со двора и разогревал на буржуйке. Всю зиму. А лет ему, как и мне, было тогда уже немало - за шестьдесят. Вот такая история...
Дядя Сандро И еще одна история. В середине пятидесятых, когда стали реабилитировать политзаключенных, у нас в московской квартире образовался перевалочный пункт: многие мамины подруги были репрессированы как жены 'врагов народа' и теперь возвращались домой через Москву. Освободили мамину подругу Раису, и она вместе с пятью подругами по заключению временно поселилась у нас. (Кстати, когда Раису освобождали, прямо перед ней справку получала жена Колчака, а сразу за ней - жена Буденного.) Цуца - мама Мананы - тоже после освобождения приехала к нам. Она появилась в доме вслед за Раисой, - пришла очень возбужденная и рассказала такую историю. В лагере Цуца работала медсестрой. К ним в больницу попал лагерный пахан, Никола Питерский (заключенные, чтобы избежать этапа, втирали ртуть из термометра в кровь - получались все симптомы тифа). Цуца поняла хитрость Николы Питерского, но промолчала. И он, когда выходил, сказал ей: 'Спасибо, мадам'. На следующий день после выписки пахана на больницу совершили налет и украли вещи. В основном пострадала нянечка: нянечкой в больнице была жена латвийского посла во Франции. Когда посол вернулся в Ригу, там уже установилась советская власть и его с женой, естественно, арестовали. Но некоторые французские вещи у нее еще сохранились. Вместе с вещами нянечки воры прихватили и единственную Цуцину юбку: кроме юбки, у нее был только халат. Цуца пошла к ворам и попросила позвать Николу Питерского. Тот вышел, Цуца объяснила, что у нее украли последнюю юбку: 'Если можете, помогите'. Никола угостил Цуцу папиросой и сказал, что в первый раз слышит о краже. А вечером вернули все вещи, испачканные землей и завернутые в простыню. К вещам прилагалась записка: 'Мадам, свои вещи надо держать при себе. С комприветом. Никола Питерский'. Цуцу освободили, она приехала в Москву. Выйдя из вокзала, Цуца стала спрашивать, как добраться до Чистых Прудов. Остановилась шикарная машина, за рулем сидел очень хорошо одетый мужчина: - Садитесь, мадам! И Цуца узнала в нем Николу Питерского. Он довез ее до нашего дома, достал из бардачка толстую пачку денег: - Это вам, мадам. На булавки. Цуца стала отказываться. - Не волнуйтесь, мадам. Это чистые деньги. Но Цуца все равно не взяла. - Правильно я сделала? - спросила она у сидящих на кухне. Все промолчали, а Раиса сказала: - Дура! И вот сидят на нашей кухне Раиса, пять ее подруг, Цуца и еще один только что освободившийся писатель. Разговор идет о том, как тяжело было в лагерях. И тут раздался звонок в дверь. Я пошел открывать - пришел дядя Сандро. Из всех друзей отца я больше всего любил дядю Сандро. Он всегда привозил мне подарки, а когда мне исполнилось шестнадцать, повел в комиссионный магазин и купил мне заграничный пиджак - длинный, со шлицами. И я перестал стричь волосы, чтобы походить на стилягу. Дядя Сандро учился с отцом в институте, а после они вместе работали на Сахалине, проводили железную дорогу. Среди рабочих было много уголовников, и поэтому инженеры были вооружены, у каждого был пистолет. Как-то раз дядя Сандро чистил оружие, пистолет случайно выстрелил и приятеля дяди Сандро ранило в ногу. Дядю Сандро судили и отправили на Беломорканал. Там он заработал себе досрочное освобождение, но из системы ГУЛАГа его уже не выпустили. Он стал работать в лагерях (в таких, где заключенные строили железные дороги) - сначала заместителем начальника лагеря, а потом и начальником. Когда дядя Сандро приезжал в Москву, то останавливался у нас. Но сейчас у нас на кухне сидят бывшие политзаключенные... И мне уже не хочется, чтобы дядя Сандро остался: только что я слушал, как надзиратели издевались в лагерях над невинными людьми. Неужели и он такой? Я предупредил дядю Сандро, какие у нас гости. - Ладно, - сказал дядя Сандро. - Я в гостинице остановлюсь. Вечером позвоню. 'Ну и хорошо, что он ушел', - подумал я и вернулся на кухню. - Кто приходил? - спросила мама. - Дядя Сандро. - И где он? - Ушел. Разговор на кухне - все еще про лагеря. И тут писатель сказал, что очень многое в лагере зависело от начальника. Не все из них были сволочами: был у него начальник лагеря - порядочный мужик. Делал все, что было в его силах, чтобы создать приемлемые условия. - Полковник, грузин. Галакишвили фамилия. Это была фамилия дяди Сандро. Сначала я обрадовался, а потом мне стало стыдно: я-то его, по существу, даже в дом не впустил. Вечером рассказал об этом отцу. - Шкет, тебе повезло. Ты еще гурьевской каши не ел, - сказал отец.
Кина не будет Вернулись из Тбилиси Леша и Фердинанд Шалвович. Леша в бурке и папахе, а Фердинанд с презентом для меня: три дирижерские палочки (одну он достал в Тбилисском оперном театре, а две - из сандалового дерева - ему сделали по образцу на мебельной фабрике). Он вручил подарки и спросил у Мананы - теперь-то можно меня пригласить пообедать? Манана опять отказала. Когда мы остались одни, я сказал: - Леша, я тут подумал... А что, если наш герой не со стройки приехал, а из тюрьмы убежал? Это уже драматургия, напряжение хоть какое-то будет. - Это тебе Витька Конецкий проболтался? Оказывается, на самом деле все так и было. Рассказ Леша написал о себе. Он попал в тюрьму за хранение огнестрельного оружия (у Леши был пистолет, который остался после отца, и кто-то на него донес) и сбежал только для того, чтобы увидеть любимую девушку. И приехал в Гагры, где она была на спортивных сборах. Девушка не знала, что его посадили и он в бегах, и Леша ей ничего не сказал. Когда сборы кончились, Леша сам, добровольно, вернулся обратно в лагерь. Был суд, и ему добавили срок. - Давай так и напишем. - Ага. Герой советского фильма - беглый каторжник. Кто это пропустит? - сказал Леша. - Гия, я тоже подумал. Тебе нужен другой сценарист. И делайте с рассказом что хотите. А я - пас! Мне вообще этот рассказ уже осточертел. Я его написал, его напечатали - и баста! Я рыбак. Уйду в море треску ловить. Все стало ясно - сценарий мы не пишем. Пора возвращаться. Между прочим. По Лешиному рассказу можно было снять неплохой фильм: там была мысль, хорошие диалоги... Да и снимать не в Баренцевом, а на курорте. И Пырьев поддерживал... Но я могу снимать только такой фильм, который хочу посмотреть сам. У меня два кота - кот Афоня и кот Шкет. Сейчас я это пишу, а они дрыхнут - один в кресле, другой на диване. Потому что они так хотят. А когда захотят, уйдут на кухню. Но только когда сами захотят, потому что котов невозможно заставить делать то, чего они не хотят. Так и я. Если мне неохота смотреть этот фильм, то никто - даже я сам - не может заставить меня его снимать. В Москве прямо из аэропорта мы с Лешей отправились на 'Мосфильм' виниться перед Пырьевым. Пришли, доложили: не получается со сценарием. Пырьев без интереса выслушал и послал нас в бухгалтерию отчитываться. За время нашего отсутствия Пырьев ушел от своей жены актрисы Марины Ладыниной к актрисе Элеоноре Скирде. Коммунистическая партия ему этого не простила, и его сняли с секретарей. И теперь ему было не до нас. Так потихоньку все и заглохло.
Брызги шампанского Когда мы сняли 'Сережу', нам с Таланкиным стали предлагать все сценарии с участием детей. А сейчас, когда я вернулся из Гагр, мне в объединении вручили сценарии о моряках - штук семнадцать, еле донес. Сижу, читаю с утра до ночи. Тогда я был еще неопытный, читал сценарии от начала до конца. Позже, когда стал художественным руководителем комедийного объединения и мне стали присылать комедийные сценарии со всего Советского Союза (почему-то советские граждане очень любили писать кинокомедии), я научился читать быстро, по диагонали. Но и это не спасало: авторы звонили и спрашивали о впечатлениях. Я говорил, что не подходит. Спрашивали - почему. Я объяснял. Они просили о личной встрече. Я увиливал. Тогда они вылавливали меня у 'Мосфильма' и у моего дома. Я опять объяснял, почему сценарий не подходит. Тогда авторы писали на меня жалобы - в дирекцию 'Мосфильма', в Госкино, в ЦК, в ООН, а один даже в КГБ написал. И оттуда позвонили директору 'Мосфильма' и попросили внимательно разобраться. Название того сценария я не помню, но одну страничку (начало) я сохранил. Перепечатываю дословно. 'Светит солнце, в небе поют жаворонки, тяжелыми спелыми колосьями колосится золотая рожь. Неровный звук шагов. Поскрипывают ботинки не нашего пошива. По дороге идет шпион. Издалека доносится песня и шум мотора. Шпион прислушивается. Из-за поворота выезжает грузовик. В кузове стоят колхозники. Поют: 'Догоним Айову, перегоним Айову и по мясу, и по молоку'. Грузовик с румяными и счастливыми советскими колхозниками проезжает мимо предателя Родины и скрывается за поворотом. Шпион замер. Звучит внутренне тревожная музыка. И вдруг раскаяние молнией пронзило его. 'Господи! - восклицает шпион, - прости меня, грешного!' Падает на колени, плачет и целует родную землю'. Пришел Гена Шпаликов, принес бутылку шампанского в авоське и сказал, что придумал для меня классный сценарий. И рассказал: - Дождь, посреди улицы идет девушка босиком, туфли в руках. Появляется парень на велосипеде, медленно едет за девушкой. Парень держит над девушкой зонтик, она уворачивается, а он все едет за ней и улыбается... Нравится? - И что дальше? - А дальше придумаем. Гена поставил на стол бутылку шампанского, достал из серванта бокалы. Шампанское было теплым, и, когда Гена открывал, полбутылки вылилось на свежевыкрашенную клеевой краской стену. - Хорошая примета! - обрадовался Гена. Но мама, когда увидела пятно на стене, не очень обрадовалась. Два дня назад у нас закончился ремонт, который длился три месяца. А через полтора года, после премьеры фильма в Доме кино, мама сказала, что не против, чтобы Гена забрызгал шампанским и другую стену, - если будет такой же результат. В прошлом году меня познакомили с французским продюсером. Он поинтересовался, какие фильмы я снимал. Переводчик перечислил. Среди прочих назвал и 'Я шагаю по Москве'. - Это не тот фильм, где идет девушка под дождем, а за ней едет велосипедист? Сорок лет прошло с тех пор, как фильм показывали во Франции, а он запомнил именно то, с чего все началось... Между прочим. В этой сцене снимались три девушки. Две блондинки, а третья - журналистка. В субботу снимали общий план - идет светловолосая девушка, за ней едет велосипедист с зонтиком. В понедельник светловолосая стройная девушка на съемку не явилась. Ассистенты ринулись во ВГИК и привезли другую, тоже светловолосую и стройную. Сняли крупный план. Но оказалось, что у нее экзамен и ей надо уходить. И пришлось снимать босые ноги корреспондентки 'Известий', которая терпеливо ждала, пока мы освободимся, чтобы взять интервью.
Очень умный полотер Над сценарием я всегда работаю очень долго. Бывает так: уже написано слово 'конец', уже поставили дату, уже везу сценарий на 'Мосфильм' сдавать... Но по дороге придумываю хорошую реплику, разворачиваюсь, возвращаюсь, вставляю реплику и понимаю, что надо еще кое-что поправить. И начинаю переписывать... И если бы не сроки, то я, наверное, до сих пор бы переделывал сценарий 'Сережи'. Но сценарий фильма 'Я шагаю по Москве' мы со Шпаликовым бесконечно переделывали не из-за меня - из-за Никиты Сергеевича Хрущева. На встрече с интеллигенцией Никита Сергеевич сказал, что фильм 'Застава Ильича' (режиссер Хуциев, сценарий Шпаликова) идеологически вредный: 'Три парня и девушка шляются по городу и ничего не делают'. И в нашем сценарии три парня и девушка. И тоже шляются. И тоже Шпаликов. И поэтому худсовет объединения сценарий не принимал. Но на Хрущева не ссылались, а говорили, что мало действия, что надо уточнить мысль, прочертить сюжет, разработать характеры... Здесь надо рассказать, как принимался сценарий в те времена. Сначала его должен был принять редактор объединения, потом редколлегия объединения, куда входили штатные и внештатные редакторы, потом худсовет объединения - все те же редакторы плюс режиссеры, сценаристы и парторг, потом редколлегия 'Мосфильма', потом главный редактор 'Мосфильма', потом директор 'Мосфильма'. И потом сценарий отправляли в Госкино. Там его читал редактор, курирующий студию 'Мосфильм', и представлял на редколлегию Госкино. Потом его читал главный редактор Госкино и представлял министру или, в крайнем случае, заместителю министра. И только после всего этого пути фильм запускали (или не запускали) в производство. На любом этапе могли сделать замечания, и авторы обязаны были их учесть. Готовый фильм принимали по такому же пути, но только его еще отсылали на консультацию в ЦК, в ГлавПУР (Главное политическое управление армии) и 'причастному' ведомству: если фильм о плотнике, то министру строительства, если о деревенском вертолетчике - министру авиации и т.д. Между прочим. Как-то в Западном Берлине немецкий прокатчик, купивший картину Меньшова 'Москва слезам не верит', похвастался мне, что в Германии за месяц уже посмотрели фильм сто тысяч зрителей. Я ему сказал, что столько людей у нас только принимают фильм. Мы со своим сценарием застряли в начале пути - на худсовете объединения. Полгода мы с Геной уточняли мысль, прочерчивали сюжет, разрабатывали характеры, а на худсовете объединения сценарий все не принимали и не принимали. Мне это надоело, и я, нарушив субординацию, отнес сценарий Баскакову: - Прочитайте и скажите, стоит дальше работать или бросить. Баскаков читать не стал. Спросил: - Без фиги в кармане? - Без. - Слово? - Слово. И Баскаков велел фильм запустить. Этот фильм снимали легко, быстро и весело. И нам нравилось то, что мы делаем. И материал всем нам нравился. Мне приятно было находиться в компании Кольки, Алены, Володи и Саши и во время съемок, и после, когда я вечером дома продумывал план следующего дня... Но когда показали материал худсовету объединения, там опять сказали: - Непонятно, о чем фильм. - О хороших людях. - Этого мало. Нужен эпизод, который уточнял бы смысл. Честно говоря, мы и сами уже понимали, что в фильме чего-то не хватает. Съемочный период кончался, и сцена нужна была срочно. После худсовета мы с Геной весь вечер пытались что-то придумать - ничего не получалось. Вставляем умные реплики 'со смыслом' - сразу становится очень скучно. В этот день так ничего и не придумали. На следующий день мы с Геной на моей машине поехали в роддом за его женой Инной Гулая и дочкой Дашей. По дороге прикидываем: а может, Володя написал рассказ и послал его писателю, а теперь приходит к нему за отзывом - и писатель говорит 'про смысл'... Тоже тоска. Забрали Инну и Дашу, приехали к Гене. В подъезде уборщица мыла лестницу. Вошли в квартиру. В одной комнате собрались - мама Гены, мама Инны, Инна, маленькая Даша, соседка по квартире... Все умиляются новорожденной, гукают... А я говорю Гене: - А может, полотер? Володя перепутал писателя с полотером, а? - Гена, дай пеленку, - сказала Иннина мама. - В комоде, в третьем ящике. - Да, - сказал Гена, подавая пеленку, - 'про смысл' должен говорить полотер. - Какой полотер? - спросила Генина мама. - Да это мы так... Гена, пошли покурим, - позвал я. По дороге в прихожей я прихватил пустую картонную коробку из-под торта, и мы пошли на лестницу. Я закурил, положил коробку на подоконник, открыл её, достал карандаш и дал Гене: - Ну, давай писать. - Ты что? Потом напишем, Инна обидится. - Инна не заметит, мы быстро. И мы написали. Полотер у нас оказался литературно подкованным: прочитал рассказ Володи и говорит ему то, что говорили нам 'они'. А Володя не соглашается и говорит полотеру то, что говорили им мы. Сцена получилась не длинной - уместилась на крышке и днище коробки. В фильме эпизод получился симпатичным, полотера очень смешно сыграл режиссер Владимир Басов (актерский дебют). Когда сдавали картину худсовету объединения, мы боялись, что 'они' поймут, что это про них, и эпизод выкинут. Но 'они' оказались умнее, чем мы про них думали, и сделали вид, что ничего не заметили. Но в Госкино, после просмотра, нам опять сказали: - Непонятно, о чем фильм. - Это комедия, - сказали мы. Почему-то считается, что комедия может быть ни о чем. - А почему не смешно? - Потому что это лирическая комедия. - Тогда напишите, что лирическая. Мы написали. Так возник новый жанр - лирическая комедия. Во всяком случае, до этого в титрах я нигде такого не видел. Между прочим. Через много лет, когда была пресс-конференция по фильму 'Орел и решка', журналисты меня спросили: - Что вы хотели сказать этим фильмом? - Ничего не хотели. Это просто лекарство против стресса. И с тех пор все фильмы, где не насилуют и не убивают, причисляют к жанру 'лекарство против стресса'.
Никита Сейчас между моим поколением и молодыми режиссерами - большая дистанция. Разное мышление, разное мировоззрение, разная стилистика. Не берусь судить, кто и что лучше. Помню, когда я пришел в кино, Пырьеву и Дзыгану (и многим кинематографистам их поколения) совершенно искренне не нравились фильмы Хуциева и Тарковского, а нам не очень-то нравилось то, что снимали они. Когда перед съездом кинематографистов на пресс-конференции у меня спросили, как я отношусь к тому, что мои последние фильмы молодые режиссеры считают старомодными, я ответил, что это неправда. - Недавно один талантливый молодой режиссер посмотрел по телевидению фильм 'Орел и решка', позвонил мне, наговорил кучу комплиментов и сказал, что фильм очень современный. - А кто именно? - Никита Михалков. - Вы кого имеете в виду - Никиту Сергеевича? Я сообразил, что Никите уже за пятьдесят. А для меня Никита - Колька из фильма 'Я шагаю по Москве'. Кольку мы назвали Колькой в честь моего сына. И так я до сих пор к Никите и отношусь. Взять Никиту на роль Кольки предложил Гена Шпаликов. Он дружил с братом Никиты Андроном Михалковым (теперь Кончаловским). Никиту я видел полгода назад - подросток, гадкий утенок. - Никита не годится - он маленький. - А ты его вызови. Вызвали. Вошел верзила на голову выше меня. Пока мы бесконечно переделывали сценарий, вышло - как у Маршака: 'За время пути собачка могла подрасти'. Начали снимать. Через неделю ассистент по актерам Лика Ароновна сообщает: - Михалков отказывается сниматься. - ? - Требует двадцать пять рублей в день. Актерские ставки были такие: 8 р. - начинающий, 16 - уже с опытом, 25 - молодая звезда, и 40-50 суперзвезды. Ставку 25 рублей для Никиты надо было пробивать в Госкино. - А где он сам, Никита? - Здесь, - сказала Лика. - По коридору гуляет. - Зови. - Георгий Николаевич, - сказал Никита, - я играю главную роль. А получаю как актеры, которые играют не главные роли. Это несправедливо. - Кого ты имеешь в виду? - К примеру, Леша Локтев, Галя Польских. - Леша Локтев уже снимался в главной роли, и Галя Польских. Они уже известные актеры. А ты пока еще вообще не актер. Школьник. А мы платим тебе столько же, сколько им. Так что - помалкивай. - Или двадцать пять, или я сниматься отказываюсь! - Ну, как знаешь... - я отвернулся от Никиты, - Лика Ароновна, вызови парня, которого мы до Михалкова пробовали. И спроси, какой у него размер ноги, - если другой, чем у Никиты, сегодня же купите туфли. Завтра начнем снимать. - Хорошо. - Кого? - занервничал Никита. - Никита, какая тебе разница - кого. Ты же у нас уже не снимаешься! - Но вы меня пять дней снимали. Вам все придется переснимать! - Это уже не твоя забота. Иди, мешаешь работать... - И что, меня вы больше не снимаете?! - Нет. И тут скупая мужская слеза скатилась по еще не знавшей бритвы щеке впоследствии известного режиссера: - Георгий Николаевич, это меня Андрон научил!.. Сказал, что раз уже неделю меня снимали, то у вас выхода нет! Дальше работали дружно. ...Когда прошел слух, что Никита Михалков будет баллотироваться в президенты (а он это не очень активно отрицал), на встрече со зрителями в Нижнем Уренгое меня спросили, буду ли я за него голосовать. - Двумя руками! - Почему? - Потому что фильм, где в главной роли президент великой страны в юности, купят все страны. А я буду всем рассказывать, как наш президент бегал мне за водкой. Как-то после вечерних съемок на студийной машине мы с Никитой ехали домой. На съемках я поливал из шланга асфальт, чтобы в нем отражались фонари, промок и замерз. По дороге хотел купить водку, но все магазины и рестораны закрыты: четверть двенадцатого. Сначала завезли Никиту на Воровского. - Никита, вынеси мне грамм сто водки, - попросил я. - А то я простужусь. Самому в такое позднее время заходить в дом и просить водку было неприлично. Никита вынес мне от души - полный стакан. А через несколько дней меня встретил его папа, Сергей Владимирович Михалков: - Ты соображаешь, что ты делаешь? У меня инфаркт мог быть! Лежу, засы- Жалко, что Никита не баллотировался в президенты.
Вылечили Сидели мы втроем у меня в кабинете - Гена, я и Петров. Андрей играл на пианино мелодию к фильму, а Гена пытался запомнить, потому что он вызвался написать слова песни. (Опять я потребовал, чтобы сначала была мелодия, а потом - слова.) Стук в дверь - вошла Лика Ароновна с парнем и сказала: - В-вот Игорь. На Сашу. Только он за-заикается. Лика Ароновна заикалась. Внешне парень подходил. Таким мы Сашу себе и представляли: маленького роста, нервный. - Я не всегда за-заикаюсь, - сказал Игорь. - То-о-только к-когда волнуюсь. - Георгий Николаевич, ну и п-пусть заикается! Будет еще какая-то к-краска, - сказала Лика. - К-как вы считаете, Андрей? - П-по-моему, д-да, - сказал Петров. Петров тоже заикался. - Пусть за-заикается, - сказал Гена. - Нормально. И Гена тоже немного заикался. - Ну, д-давайте рискнем, - от такого количества заик у меня тоже стал язык заплетаться. Сняли Игоря на пленку, посмотрели и утвердили. По роли Саша стрижется наголо. А поскольку снимали то начало, то середину, то финал, - и Саша то с шевелюрой, то стриженый, - актера надо было подстричь наголо и сделать парик. Подстригли Игоря под ноль и заказали парик. А Лика привела Женю Стеблова. - Георгий Николаевич, т-только вы меня не убивайте, но этот лучше. Хоть и высокий. Сняли Женю на пленку, посмотрели... Действительно лучше. - К-кошмар! - сказала Лика Ароновна. - Я звонить не буду. Георгий Николаевич, вы мужчина! Я позвонил. Когда Игорь узнал, что не снимается, он так обозлился, что час поносил Лику, меня, Петрова, Шпаликова, съемочную группу и весь советский кинематограф. И ни разу не заикнулся! А ведь волновался. Может, мы его вылечили?..
Извода Ролан Роль человека, которого гипнотизируют, я пригласил сыграть Ролана Быкова. Приезжаем на съемку - нет Ролана. Звоню ему в монтажную. - Сейчас, Гия. Чуть-чуть по-другому склею эпизод и приеду. Он монтировал свой фильм. Ждем - нет Ролана. Посылаю ассистента. Ассистент возвращается: - Быков говорит, сейчас два кадра переставит и приедет. Ждем - нет Ролана! Поехал за ним сам, - благо 'Мосфильм' от Парка культуры недалеко. Захожу в монтажную. - Все, Гия, я готов, - говорит Ролан. - Едем. Только сейчас эти кадрики местами поменяю. - Ну, поменяй. - Все... Хотя... Как же я не сообразил - надо общий план сразу после крупного переставить! - Поехали. Завтра переставишь. Почти насильно вытащил я его на съемку. Снимаем: идет Ролан, оглядывается на ребят и уходит. Сняли три дубля. - Снято. - Подожди! Гия, давай еще! - говорит Ролан. - Давай, что он не просто гуляет, а вышел познакомиться с девушкой. Ищет невесту. Сняли. - Давай еще. Давай так: он грамм сто пятьдесят принял. - Что, качается? - Да нет, просто вот так идет, - показал Ролан. Сняли еще. Потом еще - пиджак не надет, а он несет, держа за вешалку пальцем. Надо сказать, что все варианты у Ролана были хорошие. После девятого дубля Ролан говорит: - Давай еще вариант. Он оглянулся, испугался, но девушка ему понравилась. - Дальше пленку за свой счет покупать будешь, - сказал я. - Все, хватит. На следующий день опять пришлось за ним ехать в монтажную, опять он перемонтировал тот же эпизод и на съемках та же история - бесконечные поиски вариантов. Мне было приятно, что есть еще кто-то, кто изводит соратников почти так же, как я.
Музыка для американского президента Опять к съемкам нужна была фонограмма. Опять я долго мучил Петрова, и опять он в итоге написал замечательную мелодию. Сегодня кто-то видел фильм 'Я шагаю по Москве', кто-то - нет, но музыку эту помнят все. И каково же было мое удивление, когда я увидел по телевизору, что под эту музыку, под которую у меня в фильме шагали Колька, Володя и Саша, по ковровой дорожке мимо почетного караула идут Генеральный секретарь ЦК КПСС Никита Сергеевич Хрущев и Президент Соединенных Штатов Ричард Никсон! И песня до сих пор звучит. И слова ее стали почти хрестоматийными - их даже пародируют. А придумались они так. Снимали мы памятник Маяковскому для сцены 'вечер, засыпают памятники'. Юсов с камерой, операторская группа и я сидим на крыше ресторана 'София' - ждем вечерний режим (когда небо на пленке еще 'прорабатывается', но оно темнее, чем фонари и свет в окнах). - Снимайте, уже красиво! - донеслось снизу. Внизу появился Гена Шпаликов. Гена знал, что сегодня нам выдали зарплату и не сомневался, что мы после съемки окажемся в ресторане. - Рано еще! - крикнул я ему сверху. - Слова сочинил? - Что? Площадь Маяковского, интенсивное движение машин, шум - очень плохо слышно. Я взял мегафон. - Говорю, слова к песне пока сочиняй! - сказал я в мегафон. Песня нужна была срочно - Колька поет ее в кадре, а слов все еще не было. Последний раз я видел Гену две недели назад, когда давали аванс. Он сказал, что завтра принесет слова, - и исчез. И только сегодня, в день зарплаты, появился. - Я уже сочинил: 'Я шагаю по Москве, как шагают по доске...' - Громче! Плохо слышно. Гена повторил громче. Вернее, проорал. Людная площадь, прохожие, а двое ненормальных кричат какую-то чушь - один с крыши, другой с тротуара. - Не пойдет! Это твои старые стихи - они на музыку не ложатся. Музыку помнишь? - Помню. - Если не сочинишь, никуда не пойдем. - Сейчас! - Гена задумался. - Можно снимать? - спросил я Юсова. - Рано. - Сочинил! - заорал снизу Гена. - Я иду, шагаю по Москве, и я пройти еще смогу соленый Тихий океан, и тундру, и тайгу...' Снимайте! - Лучше 'А я'! - Что 'А я'? - По мелодии лучше 'А я иду, шагаю по Москве!' - Хорошо - 'А я иду, шагаю по Москве...' Снимайте! Мотор! - Перед 'А я' должно еще что-то быть! Еще куплет нужен! - Говорил, не надо 'А'! - расстроился Гена. Пока Юсов снимал, Гена придумал предыдущий куплет ('Бывает все на свете хорошо, / В чем дело, сразу не поймешь...') и последний ('Над лодкой белый парус распущу / Пока не знаю где...') - Снято, - сказал Юсов. Если бы съемки длились дольше, куплетов могло быть не три, а четыре или пять. Песню приняли, но попросили заменить в последнем куплете слова 'Над лодкой белый парус распущу / Пока не знаю где': - Что значит 'Пока не знаю где'? Что ваш герой - в Израиль собрался или в США? Заменили. Получилось 'Пока не знаю с кем'. 'Совсем хорошо стало, - подумал я. - Не знает Колька, с кем он - с ЦРУ он или с Масадом'.
|
|
|
Designe of page |